Елизавета Авдошина
Для Театра Луны постановка Гацалова – эстетическая революция. Фото с сайта www.lunatheatre.ru
Старые новые формы театра абсурда ждали своего времени недолго. Сегодня, когда документальный театр в России всерьез невозможен – слишком много нежелательных тем, – а интерпретация классики не идет дальше робких (иногда более, иногда менее) иносказаний, режиссеры берутся за драматургию абсурда, что уже само по себе выглядит манифестом. Реальность снова настолько не вмещается в сознание, что может быть выражена только через парадокс.
В Театре Луны (и это первый оксюморон!) Марат Гацалов поставил спектакль по мотивам Пиранделло «В поисках автора», а Владимир Мирзоев в независимом театре «Пространство внутри» взялся за пьесу Ионеско «Король умирает». Премьеру Мирзоева сложно назвать успешной для театра. Тут и неудачный выбор актера на главную роль короля Беранже (Никита Тарасов хоть и имеет подходящую инфантильную наружность, как киноактер, работает на привычном внешнем рисунке), и желание доигрывать текст (иллюстративностью сценического действия) и старомодно заигрывать с публикой – у режиссера. Но репертуарное решение снайперски точное. Притча о 200-летнем короле, не желающем умирать, которому даже не нужно растить в себе тирана, потому что он уже отождествляет с собой целый мир, а любую критику воспринимает как заговор, не нуждается сегодня ни в одном грамме добавочной режиссерской интерпретации, только в аранжированной читке: «Давно уже у него не было побед. Его дворец-руины, земли разорены, горы оседают. Города, стертые с лица земли, зараженные водоемы... молодежь эмигрирует массами. В начале его царствования у нас было девять миллиардов жителей… а теперь осталась какая-нибудь тысяча стариков…»
Что касается Театра Луны, стоит прояснить сразу: в театре под руководством Сергея Проханова, его и создавшего, который имел устойчивую репутацию театра-ширмы, номинально выпускающего спектакли, а на деле непонятно чем занятого (мягко говоря), но зато в историческом центре Москвы, год назад сменили руководство. И под юбилейный – 30-й сезон театр возглавил актер и депутат Евгений Герасимов. Что отнюдь не сулило каких-либо творческих изменений, пока не стало известно, что на постановку приглашен Марат Гацалов.
Режиссер-интеллектуал, в последние годы он был главным режиссером Пермского театра оперы и балета. Изначально режиссер драматического театра, активно занимавшийся новой драмой в период столичного ее расцвета, Гацалов вернулся в Москву после десятилетия в провинции (в драме и опере) и на ближайшие сезоны был заявлен на постановки сразу в нескольких театрах. Например, с труппой «Современника» планировал вновь обратиться к американской пьесе «Август. Графство Осейдж», постановка которой в Новосибирске когда-то уже принесла ему большой успех.
Многофигурность постановок, выход за «четвертую стену», дистанция между реальностью и театральной иллюзией, а также тема взаимоотношений жизни и искусства и «экспонирование» как ее основополагающая метафора – все эти отличительные черты стиля режиссера находят отражение и в новой работе. Философская драма Пиранделло «Шесть персонажей в поисках автора», где по сюжету на репетицию в театр к режиссеру и актерам приходит семья персонажей из некой пьесы, которых бросил автор, и искусство равноправно действительности, представляет конфликт правды и фантазии, вымысла и истины, видимости и сущности.
На сцене выстроен павильон, в периметр которого заключены и зрители, и актеры, – двери в него раздвигаются, как в купе, для входа артистов и закрываются на время действия. Крупные планы снимаются на камеру и транслируются на кубический проектор, подвешенный сверху. Само действие «герметично», то есть разыгрывается без участия публики, но сценография – выстраиваемые внутри прямо во время спектакля перегородки – подчеркивает, что все здесь в одной лодке. Зрителю предлагается роль наблюдателя, по большей части пассивная (с другой стороны, визуально и аудиально – активная), что, в общем-то, и является главной проблемой пятичасовой постановки, по замыслу при этом крайне любопытной. На каркас действия, скорее процессуального, чем событийного, наложена импровизация, впрочем, о принципе импровизации можно догадаться только по косвенным признакам (да и сам режиссер в своем письменном предуведомлении в ней отказывает).
И если первый акт – это нарочитая игра, то второй – жизнь по законам игры. Первый акт закреплен: алогичным коллажем вокруг длинного стола разыгрываются сцены, лишенные внятного сюжета, а порой и смысла в привычном значении. Утро после некоего пира, и актеры просыпаются «с похмелья», следом вырисовываются персонажи-маски. Вульгарная женщина-вамп, актер-комик, шесть невест – они то запевают на русский народный мотив (композитор – Владимир Раннев), надевая, как для святочных гаданий, платки, то за раскрытой книгой как в буржуазном салоне читают вслух о модерне. Их бесцеремонно перебивают рабочие сцены, которые врываются на сцену и начинают выстраивать каркас стен, заливая все шумом дрели. Под конец появится музыкант, вместо истинного инструмента держащий перед пюпитром огромный гвоздь с молотком, и строгая дама-чиновница зачтет постановление от 2014 года об использовании мата в театре, а чуть ранее актрисы пройдутся с тарелками соли, сырого мяса и еще чего-то в руках.
Второй акт обнуляет первый и разыгрывается гораздо «привычнее». Актеры собираются в круг, один садится в центр и рассказывает биографическую историю, и если сначала зритель ловится на обманку достоверности (один рассказывает, а другие задают уточняющие вопросы), то затем становится понятно, что речь идет не о самих актерах, а о персонажах, адвокатами которых выступают тут актеры. Словно обозначая правила игры или участвуя в сеансе психодрамы, проинтервьюировав друг друга, они расходятся, чтобы воплотить поток отрывков, ситуаций вырванных из обычной жизни, несвязных внешне, и внутри сцепленных лишь отголоском бытовых обстоятельств.
Диалоги лишь обозначают событие, завязку которого словно стерли, и мы видим только кульминацию конфликта, битву интересов и мнений – то между мужчиной и женщиной, например пары в браке или разводе, то между двумя прохожими или соседями, то внутри треугольника персонажей и так далее. И тут возможно существование «по школе», которое демонстрирует, например, сам Герасимов во главе молодой труппы (и труппа, к слову, впервые раскрывается как перспективная; хотя ее прошлое тоже проглядывается – в модельном принципе отбора актрис). Так вот народный артист так правдоподобно вживается в роль богатого папика, пришедшего в страстном нетерпении на встречу со своей любовницей… Причем чуть ранее он очень убедительно представляет и своего персонажа кагэбэшника. Очень прочувствованно.
По тому, как актеры, выходя по сквозным коридорам павильона, могут развернуться и уйти, произведя замену партнера, по тому, как ловят партнерские реплики, по ответной речевой подаче, по тому, как обыгрывают пространство со стопками сена и деревянными перекрытиями, по тому, как обрываются сцены назначенным режиссером сигналом, – видны «швы» импровизации. То есть неповторимости и случайности.
Внезапный финал наконец оправдывает страдания зрителя. Зримая нота взята: каркас стен зашивают фанерой, расчерчивающей игровой павильон, окончательно заколачивая и преграждая пространство. Актеры перед уходом ставят в тишине пустые пюпитры в единственный свободный пятачок посередине.
Наглядное – до клаустрофобии – воплощение метафоры стен, рамок, границ (в жизни и искусстве), безусловно, располагает к массе интерпретаций. Но сегодня наиболее очевидной и важной становится одна: пространство для свободного высказывания зачищено и каждый день сокращается по сантиметру. Но напомнить об этом, наверное, можно было и в более сжатой форме.
