Нищий принц и бумажный змей

Фото www.almetteatr.ru

Хит Альметьевского государственного драматического театра «Жыл Артыннан/ Бегущий за ветром» Камиля Тукаева победил как «Лучший спектакль большой формы» на Фестивале театров малых городов России.

«Амир и Хасан – эмиры Кабула!» – с этим задорно-самонадеянным возгласом двое двенадцатилетних мальчишек носятся по улицам довоенной афганской столицы. Они запускают воздушных змеев, играют в футбол и экзаменуют друг друга на предмет знания звезд индийского кино или красивого иностранного слова «кретин».

Водруженная в правом углу сцены, прикрытая мешковиной повозка недвусмысленно намекает, что история отнюдь не ностальгическая: в грубых изломах ткани угадывается что-то шокирующее, будто там припрятали тело висельника. Подсвеченные лазурью виды угнездившегося у подножия горного хребта дремотного города, проецируемого на глухую стену фонового занавеса, ослабляют макабр. В какой-то момент может показаться, что на Востоке ничего не меняется со времен Руми и Фирдоуси.

"Хасан, выстрели из рогатки в ту собаку", – командует Амир. Сын богатого торговца и аристократки, пуштун дружит со своим слугой-хазарейцем взахлеб, но немного свысока, а как только на горизонте появляется местный заводила, хулиган, мажор и ярый националист пятнадцатилетний Асеф, Амиру приходится и вовсе открещиваться от Хасана.

"Жыл Артыннан" был показан в Москве в Театре Наций на татарском языке с механическим русским синхроном в одном наушнике, – это не просто спектакль с национальным колоритом, это уникальный зрительской опыт, миксующий остроактуальную социальную драму с индоевропейской архаикой, пряные этнические напевы с ритмами диско, страсти индийского замеса с психологизмом большой прозы.

Как рассказывает постановщик Камиль Тукаев, идея инсценировки дебютного романа афганского уроженца и американского эмигранта Холеда Хоссейни родилась из намерения поставить что-нибудь шекспировское, однако не меньший градус трагизма обнаружился в современном мировом бестселлере.

Сюжет о потерянном рае и разлученных «близнецах», вдохновленный все тем же индийским кино, обретает у Хоссейни и Тукаева совершенно иной объем – смысловым центром высказывания становится сила кровных уз, преодолевающая казалось бы распавшуюся связь времен. Утраченный Золотой век и его поиски, а дело происходит в канун свержения монархии, обернувшейся войной и приходом к власти талибов, повергших некогда процветающую страну в полный мрак, здесь переводится в режим личной истории в связке с семейной хроникой.

Отправной точкой драматической коллизии становится детское предательство, совершенное из страха и элементарного инстинкта самосохранения, отбросившего самую мрачную тень на всю последующую жизнь героя. Неслучайно на сцене присутствуют два Амира – растерянный ребенок, страдающий от дефицита отцовской любви и взрослый мужчина, подающий надежды молодой литератор, блистательно сыгранный Динаром Хуснутдиновым.

Трагедийный конфликт происходит в день Битвы бумажных змеев, когда Амир, разумеется, не без помощи верного оруженосца готовится доказать свою мужественность посредством первенства в главном спортивном состязании города. Победа оказывается пирровой: как выясняется, в соревнованиях друзья побили змея всемогущего Асефа и, пока тот избивает и насилует Хасана, Амир тихо отсиживается в кустах. После рокового происшествия союз принца и нищего распадается – сюзерен гонит от себя несчастного хазарейца, ведь тот невольно напоминает о ему о его трусости. Но и на этом предательства не кончаются. Чтобы избавится от опального друга и его отца, служащих в их доме, мальчик подбрасывает Хасану дорогие часы и деньги…

Шанс искупить вину Амиру предоставится лишь во втором акте, когда ему, уже взрослому, живущему в счастливом, но бездетном браке, один из старых афганских знакомых дает адрес полукриминального кабульского приюта, где воспитывается Сохраб – сын расстрелянного националистами Хасана. Этот же человек сообщает, что Хасан был внебрачным сыном его отца.

При всей громоздкости фабулы, спектакль Камиля Тукаева не оставляет впечатления перегруженности – пронзительный и динамичный, он держит зрителя контрастами. Беспощадная социальная драма разворачивается в атмосфере брутального, но в то же время очень размеренного мира. Яркая символическая образность, финализирующая все ключевые сцены, придает действу дополнительный объем – метафорический и даже сакральный. Так, в детдом Амира везет таксист-харон, держащий в руках оторванный руль, а зловещая повозка, приковывавшая внимание в экспозиции, перемещается в середину сцену, но все также не движется.

Символ пути в никуда рифмуется с судьбой Афганистана и самого героя, живущего под гнетом детского предательства. В сцене ухода Хасана из дома отца Амира, актеры сидят в молитвенных позах, как в мечети, и отстукивают костяшками пальцев ритм грозы. Зажигательные индийские танцы сменяются картинками дворовой игры в футбол, где заправляет девчонка, скинувшая на время матча старинную паранджу. Собаку, в которую должен выстрелить из рогатки Хасан, он же сам и играет.

Запоминается мгновенная, но смыслообразующая сцена с тремя женщинами, поющими колыбельные своим новорожденным сверткам-сыновьям: рафинированная преподавательница фарси, мать Амира, распутная красавица мать Хасана (она, по сюжету, сбежала с бродячим цирком), белокурая немка – мать Асефа. Когда она уходит, за ней тянется длинный кровавого цвета шлейф.

Примечательна и символика Битвы бумажного змея, отсылающая к архаике как обобщенному доаврамическому пространству, вшитому у героев в генокод. Обожаемый в довоенном Афганистане и запрещенный талибами праздник – наследие древнекитайского архаического культа сочетания всех противоположностей, возникший до разделения на добро и зло и прочих дихотомий. Бывший одновременно небесным и хтоническим божеством, олицетворявший грозу и огонь, сочетавший мужское и женское начало змей сулил людям роковые перемены. Неслучайно несостоявшаяся инициация Амира привела к конфликту, низвергшему обоих и героев.

И именно запуск змея на афганском празднике в американской эмиграции возродил к жизни Сохраба, вывезенного из разоренного Кабула.