Дарья Курдюкова
В обычной палке Верейский увидел жирафа. Фото со страницы Пушкинского музея в «ВКонтакте»
В Галерее искусства стран Европы и Америки XIX–XX веков к корням возвращаются почти буквально. Корневые скульптуры авангардиста Михаила Матюшина сменяются кряжистыми – не корневыми, но около того – образами у Степана Эрьзи, живописные и графические натюрморты Дмитрия Краснопевцева «глядят» на один из источников вдохновения, увешанную всякой всячиной корягу из его мастерской. Выставку о дереве как источнике вдохновения придумала директор Пушкинского музея Марина Лошак, а куратор, старший научный сотрудник отдела искусства стран Европы и Америки XIX–XX веков Наталья Кортунова показала, как и почему дерево трансформировалось или оставалось почти неизменным в скульптуре, графике, живописи и даже на видео на протяжении XX – начала XXI века.
Авангардист Михаил Матюшин еще только напишет музыку к «Победе над солнцем» и разные другие, оставшиеся в тени этого солнца оперы-сюиты-композиции, еще только будет исследовать соотношение формы, цвета и звука, но уже в 1910-м он первым в современном искусстве обратился к вершкам и корешкам. Его корневые скульптуры (в ГМИИ экспонируют более поздние, начала 1920-х) отличались от издавна привычной деревянной пластики не просто интересом к достаточно податливому материалу, который можно порезать и преобразовать, но минимальным вмешательством в дела природы. Выразительность матюшинских опусов – в художническом видении, сумевшем в ветках-сучках-корягах увидеть то движение абстрактной линии, а то и вполне антропоморфное движение, напоминающее порой взметнувшего руки прыгуна, а порой отставившую ножку Венеру. Матюшин стал сохранять саму структуру дерева: «Я думаю, что сила движения корней и сучков заключается в том, что здесь поверхностный объем, выражающий движение, целиком совпадает с самой структурой материала, насквозь организованного в этом движении».
Эта органическая линия авангарда у Матюшина и его жены Елены Гуро сложилась не без влияния текстов Успенского и Лосского. В начале 1910-х супруги уже выпустили статью «Чувство четвертого измерения», а впоследствии авангардист все это будет развивать в рамках Мастерской пространственного реализма в Академии художеств и Отдела органической культуры в ГИНХУКе.
Теперешний кураторский ракурс легко вписывает авангардистские экзерсисы в общеевропейские модернистские поиски новой оптики, когда «прочищенное» зрение одних поворачивало к коллекционированию традиционной африканской пластики, других – к древнерусской иконописи (которую в это время, в частности, так оценил приехавший к Щукину Матисс), третьих – к народному творчеству и примитиву, что находчиво превратил в целую линию своего искусства, например, Михаил Ларионов.
Импульса начала века с лихвой хватило на 100 лет. В «Ответвлении» органично соседствуют народная игрушка, сделанная из мха, бересты и шишек кукла-моховик начала прошлого века, и «Хворост», в 2013-м собранный Андреем Красулиным, – висящие на гвоздике ветки с выразительной графичной тенью. Лаконизм и умение художника увидеть выразительность в обыденном.
В конце 1920-х Степан Нефедов, известный псевдонимом Эрьзя, который он взял по названию этнической мордовской народности эрзя, первым стал работать с субтропическими породами дерева. Увидел их Эрьзя в Аргентине, где пробыл с 1927 по 1950-й. Обратной стороной богатой фактуры и разнообразия цвета (белый, темно-красный, практически черный) была невероятная твердость древесины, так что привычные для скульптора инструменты тут не работали, и он взял бормашину. Эрьзя как будто старался акцентировать душу кряжистых деревянных глыб, иначе их не назовешь, когда из массивного шершавого куска вдруг не полностью проступало то лицо отца (тот был бурлаком и, возвращаясь домой, привозил детям игрушки из коряг и сучков), то турка, то просто «Ужас». Это, пожалуй, самый яркий образ в зале Эрьзи, из 1933 года отчасти оглядывающийся на символизм с его женскими головками, голубкинскими «Туманами» и на экспрессию «Крика» Мунка: Эрьзя превратил кору в закрывающую лицо копну волос, из-под которой виден только искаженный криком отчаяния рот.
Дерево в природном естестве, дерево преображенное или изображенное (как на рисунках концептуалиста Никиты Алексеева в матюшинском зале) тут сменяют друг друга. Наталья Кортунова сделала выставку изящную и с легким дыханьем. Вот известный прежде всего как иллюстратор Орест Верейский из трутовика мастерит павлиний хвост, вот он в одной палке, где многие разглядели бы рогатку, видит бродящего изысканного жирафа, а в другой – прячущую голову, совсем не победную Нику. Вот Тышлер извлекает или оставляет внутри стволов тоненьких принцесс – дриад и невест. Вот Дмитрий Краснопевцев как бы вновь возвращается в напоминавшую кунсткамеру мастерскую, что после его смерти была превращена в инсталляцию, – и пишет свои узнаваемые, упрямые в немногословности натюрморты, на которых появляются коряги и черепки из этой самой мастерской.
Куратор смешивает виды искусства, размывает границы не-искусства, народного творчества и того, что уже стало классикой искусства, напоминает, что случайное (природное) и сделанное порой оказываются образом-перевертышем, двумя сторонами одной медали. А главное – показывает, что в процессах поиска чего-то нового иерархии условны. В эту общую линию вплетены факты о том, что вот Матюшин и Эрьзя сделали первыми то-то, но в ту же линию внедрен и другой, отмеченный ощущением современности сюжет. От матюшинских корневых скульптур «Ответвление» приходит, к примеру, не только или не столько становление природы материалом, предметом восхищения и собирания, но к попытке спрятаться в ней, замаскироваться, в землю врасти. В видео «Отчаяние» группы «Провмыза» люди пытаются слиться с немым заснеженным пейзажем, раствориться в его ветвях и корнях, так, чтобы и видно не было. Вспоминаешь известные слова Микеланджело, обращенные к камню: «В этот век преступный и постыдный/ Не жить, не чувствовать – удел завидный…/ Отрадно спать, отрадней камнем быть».
