Увидеть грядущее в прошедшем

Залы выставки окутывает таинственный полумрак. Фото предоставлено пресс-службой фестиваля

Фестиваль «Дягилев P.S.» завершился программой «Лабиринт» из четырех одноактных балетов. Но приуроченная к нему выставка «Любовь к трем апельсинам. Венеция Казановы – Петербург Дягилева» в Шереметевском дворце продлится до середины апреля.

Когда поздним вечером выходишь в ночь после этой выставки из Шереметевского дворца (в залах которого ныне располагается Музей музыки, а по соседству – Музей Анны Ахматовой), проходя сквозь ветвистый узор ворот, чувствуешь себя принцем Дезире, пробирающимся сквозь заколдованный лес к принцессе Авроре. Заколдованной при этом воспринимается река Фонтанка, которая неожиданно в таком ракурсе и под гипнозом впечатления вдруг превращается в замерзающий, ослепленный огнями ночной венецианский Канале Гранде. Всего четыре зала и, как чуть позже выяснится из аудиоспектакля, – четыре акта, но за это время осмотра сознание успевает так погрузиться в предлагаемые обстоятельства, что с ним происходят удивительные метаморфозы. Петербург и Венеция экспонируются в них как территории отражения.

Осмотр экспозиции можно начинать и с той части, которая как бы Венеция, и с той, которая как бы Петербург, по часовой и против часовой стрелок, чтобы получить ни с чем не сравнимый опыт овладения петербургско-венецианским хронотопом, приручения пространства-времени. Ощущение, будто ты перешагнул за зеркало реальности – туда, куда так и стремились «бражники» и «блудницы», описанные Ахматовой в 1912 году к годовщине кабаре «Бродячая собака» в Петербурге, возникает сразу. Оно сильнее, если осмотр начинать с зыбкой территории мистического Петербурга, где в таинственном полумраке выставлен костюм Неизвестного в бауте и треуголке из драмы «Маскарад» Лермонтова. Туда словно бы проваливаешься – в этот черно-сизый, подсвеченный свечами морок, который затягивает, как затягивали залы петербургских ночных кабаре, уносящих прочь от унылых будней, рутинной и скучной мещанско-обывательской реальности. Фактура и колористика стен здесь вызывает ассоциации с чем-то призрачным, миражным, как бы растворяющим материю, словно на алхимическом сеансе.

Если же начать с направления «Венеция» и затем двигаться в сторону Петербурга, то тебя встретит гигантская гондола, точнее, ее черный остов, подвешенный к потолку, как корабль ищущего пристанища Летучего голландца, а серое солнце освещения зала напомнит цветовую гамму «Острова мертвых» Беклина. В этом зале собраны картины классической Венеции, какие можно видеть в Эрмитаже, – Луки Карлевариса, учителя Каналетто и Пьетро Лонги, а в его глубине – самый темный, потусторонне-спиритический и оттого до жути загадочный закуток, словно склеп с маленькими портретами Джакомо Казановы кисти Франческо Казановы и 20-летнего Сергея Дягилева кисти Константина Сомова, которые смотрят друг на друга как в зеркало. Дягилев, как известно, нашел свой последний приют на венецианском острове-кладбище Сан-Микеле.

Выставка нового поколения организована Санкт-Петербургским государственным музеем театрального и музыкального искусства при участии 19 партнеров, среди которых Государственный Эрмитаж, Третьяковская галерея, Русский музей, Государственный исторический музей, Мемориальная квартира Андрея Белого (филиал Государственного музея А.С. Пушкина), Пушкинский Дом и Музей Блока (филиал Государственного музея истории Санкт-Петербурга). Ее изобретательные идеологи прибегли к средствам мультимедийных технологий и театрализации пространства, расширяющих границы музея до музея как театра, книги, путешествия, внутри которого экспонаты фантастическим образом оживают, лишаясь привычной музейной застылости. Не касаясь выставленных в витринах предметов, зрителю тем не менее кажется, что он вступает в непростительно интимную близость со всеми ними. Здесь в роли медиума оказывается голос Джулиано ди Капуа, доносящийся из наушников, который со своим итальянским акцентом пробегается по воспоминаниям, стихам и письмам музыкально-литературной богемы Серебряного века.

Хронограф событий вплоть до катастрофы 1917 года здесь вынесен в самое начало, где можно найти и множество выдержек из дневников – любимого жанра писателей, музыкантов, художников, поэтов, философов и им глубоко сочувствующих. И потому в залах так много воздуха, питающего воображение. Среди центральных фигур – культовые герои Серебряного века, Мейерхольд, Бенуа, Кузмин, Глебова-Судейкина, три художника на «С»: Сомов, Сапунов, Судейкин. Фотографиям в богемных кругах предпочитали живые картины, а потому до дрожи любопытно отыскивать в картинах знакомые лица. Одной из кульминаций оказывается карандашный рисунок «Привал комедиантов» Сергея Полякова, определенный как «шарж», в точности запечатлевший действующих лиц эпохи. Они настолько живые, что кажется, ты сейчас оказался рядом с ними. Там и Мандельштам, и Ахматова, и Кузмин, и Лурье, и Бальмонт, и даже Шаляпин, и многие-многие другие. А на редкой картине Сергея Судейкина «Моя жизнь» из частной коллекции Валерия Дудакова в образе обнаженной Венеры узнается пассия художника – Вера Боссе, последним мужем которой чуть позже станет Игорь Стравинский.

Направление «Петербург–Венеция» начинается с «Маскарада» Мейерхольда неспроста, ведь именно комедия дель арте вскружила голову многим творцам, у которых «театральный инстинкт», согласно Николаю Евреинову, в их «театрализации жизни» перекрывал подчас инстинкты куда более важные, помогая им раскрепоститься. Конечно, велик был не только соблазн, но и все основания видеть в Петербурге, по словам Достоевского, «самом умышленном городе на свете», наследие Венецианской республики, где так многое было дозволено, где все были смелы, бесшабашны и творчески щедры. Кому не хотелось тогда совершить «Езду в остров любви», где телу обещалась неслыханная свобода. Но все эти дивные маски Пьеро и Коломбин после маскарадного вихря длиной чуть больше чем в десятилетие сорвал вихрь революции, о приближении которой наивно и беспечно бредили, к несчастью, многие.

Шепоты и шорохи времени, проявление непроявленного, встречи с призраками прошлого и с видениями будущего можно было наблюдать в перформансе «Присталище», устроенном в день открытия выставки Антоном Адасинским и Derevo Laboratorium. В спорадических, конвульсивных, как бы случайных траекториях движения их действо выстраивалось как нечто с трудом вербализуемое и постижимое, как то, что совершается на тонком невидимом слое между реальностью и нездешностью, между телом и духом. В их муках творчества, играх с бутафорией и подвижными декорациями вдруг прорывались ассоциации то с кубизмом Пикассо, то с образами Италии. Игравший Дроссельмейера в «Щелкунчике» Шемякина, Мефистофеля в «Фаусте» Сокурова, да еще и похожий на самого Мейерхольда, глядящего на нас с портрета Головина, Адасинский выступал с ансамблем своих актеров как сущий трикстер, нетерпеливо и нервно сшивавший нитью Времени полотна прошлого, настоящего и будущего. 

Санкт-Петербург