Дарья Курдюкова
Художник пытался перенести язык цветных и световых рефлексов на тему светлых советских будней. Фото агентства «Москва»
Александр Савинов (1881–1942) принадлежал к так называемой Саратовской школе, в которую входили Борисов-Мусатов, Павел Кузнецов и Петров-Водкин и название которой объясняется скорее местом, нежели каким-нибудь сводом установок. Среди савиновских учителей был Репин, среди учеников – Евгений Чарушин и Вячеслав Пакулин, в истории за ним закрепилось прозвище «умиротворенного Врубеля», представляющееся сейчас не вполне оправданным. В 1983-м сын Савинова издал его воспоминания и письма, в нулевых прошло несколько выставок – и самого художника, и художественной династии Савиновых. И все-таки он считается мастером подзабытым. Куратор Анастасия Винокурова в выставке «Миражи» прочертила путь Савинова, а спецпроект посвятила Саратовской школе.
Савинов попал в Париж в 1906-м, и, судя по письмам, его университетом там была не (с)только знаменитая Академия Коларосси, сколько луврское собрание ренессансной живописи. В столицу современного искусства Савинов отправился, выручив средства от продажи картин, но помимо этого юноше, по-видимому, лучше было хоть на время удалиться за пределы отечества. В 1905-м он был замешан в студенческих волнениях – молодые художники, по воспоминаниям Кардовского, «заперли мастерские и не дали совету училища (при Академии художеств. – «НГ») возможности произвести обход и осмотр работ». Много позже сын Савинова Глеб вспоминал, что еще в гимназическую пору отец вошел в революционный кружок и выписался из купеческого сословия. После того случая с маленьким, но все же бунтом непокорных в училище сперва взбешенный профессор Репин быстро сменил гнев на милость и Савинова даже защищал.
Бунт забылся, в 1909–1910 годах Савинов стал пенсионером Академии, отправившись в Италию. Итальянское Возрождение, от «мистической драмы Джотто» до «буйной души согбенного Буонаротти», итальянский свет, создающий из мизансцен вязь солнечных бликов и цветных пятен, во многом и создали узнаваемый савиновский почерк.
Два «программных» полотна на выставке – ее же два полюса: «Купальщицы в апельсиновой и оливковой рощице» 1909–1911 годов и «В парке культуры» рубежа 1930–1940-х. «Купальщицы» были задуманы на Капри, под впечатлением от росписей Помпеи и Геркуланума – но вышла не фреска, а гобелен, мозаика, сплав. В Савинове нет врубелевской меланхолии, нет, несмотря на томное тепло самого сюжета и недавний французский вояж, пряности гогеновского письма «аборигенов» на природе, нет и иллюзионизма помпейских фресок какой-нибудь «Виллы мистерий». Как бы запоздало замешкавшись в 1909–1910-м на перекрестке импрессионистичного кружева цветных мазков и символистской недосказанности, он в духе модерна сплетает все со всем. Эффект гобеленности, что дает ощущение декоративности и дистанции, выверенный эстетизм женских поз, так что все они оказываются причастны прекрасному далеко, а не сиюминутному «сейчас» (и это несмотря на савиновскую «шутку»: центральная героиня тянет за веревку осла, кажется, самого осязаемого тут персонажа), чувство статуарности фигур и вместе с тем бесплотности всей сценки. Та самая девушка в центре полотна (эта значимая для художника картина, кстати, сейчас хранится не в музейном, а в частном собрании) пластикой походит то ли на кого-то из героинь упомянутой «Виллы мистерий», то ли на какую-то из микеланджеловских сивилл в Сикстинской капелле, – но Савинов лишь отталкивается от этих импульсов, кладя все на алтарь изящества, порой чуть приторного, с легким налетом эротики. Изящества самого по себе. Им и будут наполнены, например, его многочисленные женские портреты, явно помнящие ренессансную стать, пусть и в маньеристичном духе – непременно с длинной «изогнутой» шеей.
Написанная на излете жизни, в 1938–1942-м, махина «В парке культуры» (Савинов, участвовавший в подготовке эрмитажных картин к эвакуации, умер в блокадном Ленинграде), тоже, кстати осевшая в частной коллекции, пытается перенести язык цветных и световых рефлексов на тему светлых советских будней. Верится с трудом. Когда в 1933–1935-м художнику заказали полотно «Принятие декрета о создании Рабоче-крестьянской Красной армии» для выставки «15 лет РККА», он вроде бы и пытался «перестроиться». Унылая композиционная схема заседания, какие так рьяно обкатывала живопись соцреализма, массовость, масштаб, сам Савинов позировал себе для фигуры Ленина, – а вышло как-то не по курсу партии. Черное полотно, понурые лица. Этой работы на выставке сейчас нет (но она воспроизведена в каталоге, который шире экспозиции и издан в изящном духе Савинова, даже в тканевом переплете), за советское отвечает парк культуры, в котором художник надеялся вернуться к своему оптимистично-изящному письму, но улыбка вышла вымученной. Его эпоха осталась в начале века, когда форма и была содержанием.
