Дарья Курдюкова
Портрет Киндяковой (второй справа) в разделе о знати запоминается больше всего. Фото со страницы ЦВЗ Манеж в «ВКонтакте»
Замкуратора Манежа по выставочной работе Светлана Зенина рассказывает, что на просьбу региональным музеям прислать парсун в основном они получили так называемые провинциальные портреты, больше 400 произведений из 40 музеев. Из этих списков научный консультант выставки, завотделом живописи XVIII – первой половины XIX века Русского музея Григорий Голдовский отобрал около сотни для проекта «Зерцало. Русский провинциальный портрет XVIII–XIX веков». Список музеев в итоге сократился до 17, среди них Третьяковка, Рыбинский музей-заповедник, почти треть работ предоставил Угличский музей. Сценографическими аллюзиями на башни, купола и разные отражения-перевертыши занималась Анна Ильина, хорошо вписавшееся в тему музыкальное сопровождение – из «Хождения» Александра Маноцкова.
Провинциальный портрет, не то чтобы часто у нас экспонируемый, вообще-то завораживает почти парадоксальным по сравнению с «генеральной линией» развития этого жанра сочетанием. Многочисленные герои – купцы, духовенство и т.д. – приосанились, приоделись (сколько жемчужных нитей висело на женских шеях, какие на них были платки и шали – все шло в счет в «табели» об успешной жизни), показали свою ученость, обняли детей, словом, старательно сыграли принятую в свете роль, атрибуты этих ролей тщательно выписали художники, все чин чином. Но лица хранят немыслимую долгое время для той самой «генеральной линии» характерность. Словно в популярной до сих пор забаве с фанерными силуэтами: абрис фигурки в галантном платье и парике умудряется не поперхнуться твоей, сегодняшней и дурашливой, физиономией. Индивидуальность письма «с живства», то есть с натуры, в иных случаях почти гротескная, пробивалась в провинциальном портрете задолго до того, как это стало позволительным в тех образах, что вошли в «большую» историю искусства.
«Зерцало» отражает эдакий полустанок, а вообще-то огромный пласт искусства, балансирующий, приближаясь и отдаляясь, между парсуной – появившимися в XVII веке первыми портретами, зачастую еще очень сильно замешенными на иконописных традициях, – и столичным светским портретом. Этот последний, конечно, искуснее, изощреннее, «причесаннее» – провинциальная живопись простодушна, зато в ней больше непосредственности.
В аванзале Анна Ильина до потолка взгромоздила башню, не Вавилонскую, как можно решить, а, как объясняет куратор, аллюзию на древнерусскую архитектуру, уходящие традиции (которым на втором этаже не без некоторого пафоса противопоставлен отраженный в зеркале купол). Первый ярус отдан купечеству, долго хранившему патриархальный, даже домостроевский жизненный уклад. Дамы (по)степенно меняют русский костюм на европейский, но трогательно и часто не расстаются ни с платком на голове, ни с ощущением собственного возраста, ни с «нестоличным», «домашним» выражением лица. Вспоминаешь федотовских купцов из «Сватовства майора», особенно маменьку с наивным диссонансом модного платья и пресловутого платка на голове, которая могла бы не упархивающую дочь за подол хватать, а глядеть с одного из таких же, как сейчас в Манеже, портретов, не живи она в столице.
Эти образы, нередко созданные художниками, чьих имен история до сих пор не знает, – и про этнографию, и про социологию (касающуюся и моделей, и авторов: когда их имена все-таки известны, тут обнаруживаются и крепостной Строгановых Семен Юшков, и ярославец Николай Мыльников, один из главных по части провинциального портрета), и про культурологию. Вот из Углича привезли портрет Василия Пивоварова неизвестного авторства. Он, говорит Светлана Зенина, вообще-то важный человек для петербургской культуры. Рано осиротевший уроженец Углича, Пивоваров был отправлен учиться в Петербург, финансово окрепнув, начал коллекционировать книги, монеты, медали, часть попала в итоге в Эрмитаж, а книги – в университет, где будет создан фонд редкой книги.
Детские портреты наряду с парными супружескими и семейными в этой среде тоже были в моде. Чадам в руки вкладывали яблоки, кукол, книжки и даже сумки, но чаще девочкам давали розовую розу, мальчикам – голубую, как на приехавшем из Ярославля портрете неизвестного ребенка работы неизвестного же автора. По словам куратора, в России мечтали вырастить голубую розу, да получилась только фиолетовая с зелеными прожилками.
Среди семейных идиллий интригует изображение смоленского купца Якова Щокотова с родными. К датированному 1841 годом портрету явно приложил руку не один автор: в общество довольно жестких по письму родственников из угла вдруг врывается девочка, как из другого мира – по ракурсу, по светотени, по всему. Но больше всего поражает привезенный из Перми образ неведомой старушки. Этот аноним, разумеется, не мог ни оглядываться на дюреровскую «Мать», ни догадываться о его и ее существовании, однако пристальность всматривания в человеческое лицо для 1779 года в России кажется фантастической.
Второй этаж посвящен знати и духовенству. За некоторыми исключениями (их, впрочем, немало), стилистически это уже более привычная история, развивающаяся между двумя крайними точками – полной условностей парсуной 1753 года с епископом Боголепом и, например, парными портретами польских дворян Ржевуских, которых неизвестный художник снабдил рокайльной, почти танцевальной грацией. Социальным же исключением во всей этой компании, по словам куратора, стало изображение купчихи Александры Темериной, утопающей в рюшах чепца и домашнего платья, но написанной по европейскому обычаю на фоне пейзажа. Стать дворянкой было ее idee fixe, муж отправился с прошением, да по дороге погиб – Темерину это не остановило. В итоге она добилась статуса почетной гражданки, а уж дети получили дворянство. Но по живописи в этом разделе больше всего запоминается царскосельский портрет Киндяковой. Лаконичный по колориту и немногочисленным деталям, с не вполне смелым письмом которых контрастирует мастерски переданное лицо, взгляд с оттенком романтической задумчивости – в 1821 году этот образ явил современницу моделей романтика Кипренского.
Из сотни работ в аудиогиде на izi.travel есть 20, его бы хотелось расширить – материал просит. Обещают выпустить буклет, а вот каталога, увы, не будет. Не те времена.
Санкт-Петербург – Москва
