Александр Пономарев: "Все это про движение и путь"

Александр Пономарев и его «Икар (Понолет)». Фото Влады Крокиной

Выставка, отмечающая в Музее Москвы 65-летие Александра Пономарева, называется «Без берегов», ведь художник, моряк и поэт в этом человеке неразделимы, а все его искусство, от рисунков и инсталляций до Антарктической биеннале, – про стремление и движение. О своей новой работе «Икар» и о других проектах ближайшего времени Александр ПОНОМАРЕВ рассказал корреспонденту «НГ» Дарье КУРДЮКОВОЙ.

– «Без берегов» – фактически небольшая ретроспектива, но начинается она новой работой «Икар (Понолёт)». Не самый оптимистичный образ – или вы взяли его из-за ассоциаций с «Летатлиным», поскольку Татлин тоже был и моряком, и художником?

– Не люблю слово «ретроспектива», я называю это точкой сборки. Вообще большая выставка должна быть в следующем году в Третьяковке, но тоже не традиционная ретроспектива, а скорее содержательная. Просто когда приходят какие-то цифры – 65 лет, – ты должен оглянуться и подумать. Я вспоминаю Платона, который говорил, что, когда человеческое сознание останавливается и движется как бы перпендикулярно проходимому пути, разворачивается творческий мыслительный процесс, в чем-то подобный процессу саморефлексии. И монография, выпущенная обо мне издательством Rizzoli в Нью-Йорке, называется «Обратное плавание». Хорошо, что случаются выставки. А «Икар» появился случайно: у меня есть друзья, меценаты и коллекционеры, занимающиеся авиапромышленностью, и они предложили что-то сделать вместе. Я люблю самолеты, полет и плавание для меня сходны, поскольку все это про движение и путь, процессуальность, пространственно-временные связи. Отсылка к Татлину в «Икаре» скорее иронична, важнее тут мечта о полете, которая сродни словам Габриэля Марселя о том, что единственная суть человеческой души в вечном стремлении куда-то. «Икар» интересен с точки зрения конструкции, его корпус – это вообще-то очень приземленная вещь – коллектор. Зато остальные части – со сложным планетарным механизмом: шестеренки движутся, передавая энергию в крылья, на которых закреплены венецианские муранские бусины, сродни бисеру из книги Гессе. То есть вещь, предназначенная быть зарытой в земле, вдруг стремится взлететь.

– После 24 февраля ваши международные проекты закрылись? А человеческие связи сохранены?

– Конечно, все это повлияло на проекты. Да на меня самого это очень сильно действует. У меня один дед был украинец, герой Сталинградской битвы, он похоронен на Мамаевом кургане, в Волгограде улица названа его именем. Второй дед – герой Сталинградской битвы, русский. Я родился в Днепропетровске, учился в Одессе. Это прямо по сердцу прошло. Когда все началось, я месяц вообще ничего делать не мог. Тяжело в это все поверить, хотя подсознательно я чувствовал, что так и случится.

Что касается сотрудничества, человеческие отношения, к счастью, сохранились. В октябре меня зовут в Японию читать в разных городах лекции, их организует клуб «Антарктида», созданный при Университете Осаки. Японцы же зовут меня что-то сделать в Китае.

Прошлый год для меня был отмечен проектом «Уроборос» на плато Гиза в рамках биеннале современного искусства в Египте. Когда меня пригласили, я поверить в это не мог. В итоге мою работу, единственную из всех, Министерство древностей решило там оставить возле пирамид, впервые за четыре с половиной тысячелетия. Тексты для моего египетского панно на нынешней выставке взяты из найденного в Египте российскими археологами за последние 15 лет. Это же про сотрудничество. И наша Антарктическая биеннале современного искусства была задумана поверх всяких границ, как единение.

– Сейчас эта биеннале, прошедшая в 2017-м, как-то развивается?

– Сейчас это лишь идеи, время не то. На этот год уже были намечены рейсы и в Антарктиду, и на Землю Франца-Иосифа… В прошлом году я был в экспедиции на Земле Франца-Иосифа – чтобы не просто так хлеб есть, работал орнитологом, про всех птиц по стихотворению написал. И я давно вынашиваю идею реализовать экспедицию в Арктике подобно нашей биеннале, но с участием не только художников, но и архитекторов. Мы же еще для Антарктиды разрабатывали концепцию Центра искусств свободных стихий, где объединены экспедиционная и художественная составляющие – для, как теперь модно говорить, эффективного проецирования художественного жеста.

Показ в Музее Москвы и отклик на фильм «Искатели свободных стихий», который сняла про нашу биеннале Алена Иванова-Йохансон, доказали, насколько содержание зависит от социокультурного контекста. Ведь когда прошла биеннале, кто-то обижался, что его не позвали, кто-то считал, что я бизнес из этого проекта должен делать, а я просто свою идею реализовать хотел. Философ Александр Секацкий в книге «Этика под ключ» одну из глав посвятил нашему движению в Антарктику, так вот у него есть интересная концепция о том, что поскольку общая этика разрушена и время поменялось, в авангарде будут художники, способные предложить не просто опусы, но новую этику. В связи с нынешними событиями нам со всем миром долго придется снова учиться разговаривать, а главная идея биеннале была в совместном плавании, не оставляющем после себя ничего, никаких материальных следов, а только художественные и культурные.

– Ваш «Икар» – тоже про исчезновение, но метафорическое, как и акция 1999–2000 годов «Майя. Потерянный остров» с затуманиванием острова Седловатый в Баренцевом море, как и «Северный след Леонардо» с расписанной подлодкой в Баренцевом море, которая после 1996 года появлялась и в садах Тюильри, и в разных других местах. Стратегия эфемерности действительно важна для вас?

– Да, ведь в инсталляциях я занимаюсь раскомплектацией зрения. То же самое было и с Антарктической биеннале. На протяжении всего своего творческого пути я пытался соединить возможность движения в пространстве и времени с конструированием художественных образов. Образ в центре всего, даже если он нематериален, он – отпечаток идеи.

– Что за проект «Метацентры: Владивосток без окраин», в котором вы будете участвовать?

– Вообще во Владивостоке должна была быть биеннале, но по известным причинам она не состоится. А в «Метацентрах» все хотят инсталляцию, но посмотрим, что там будет: пока мне выделили стену, выходящую на бухту Патрокл. С Дальнего Востока я полечу на Камчатку, где Пушкинский музей готовит фестиваль, а оттуда – в Японию. Еще Пушкинский музей договорился с Томским университетом сделать мою междисциплинарную Лабораторию свободных стихий для студентов творческих специальностей. По итогам наших встреч мы надеемся открыть проект на Алтае, где есть университетская база.

– В какой стадии находится ваша с Алексеем Козырем работа по реконструкции старого аэропорта для филиала ГМИИ в Хабаровске?

– Леша отвечает за архитектурную часть, и он очень интересно придумал, как можно использовать старые материалы этого аэропорта. Я занимаюсь художественной частью. Свою работу мы сделали, а потом все остановилось по тем же причинам, что и везде.

– Стихи свои когда издадите?

– Да книжка собрана, и стихи новые пишутся. Руки не доходят, но обязательно издам в ближайшее время.