Владимир Дудин
В костюмах и масках артистов виделось нечто инфернально-малоприятное инсектоподобное. Фото Александра Шевякова
Оперу «Орфей и Эвридика» Глюка в исполнении солистов, хора и оркестра Нижегородского оперного театра под управлением Дмитрия Синьковского показали в Нижнем Новгороде, в концертном пакгаузе на Стрелке.
Прежде чем добраться до этой премьеры с ее диковинными сущностями, населявшими фантазийное пространство нового «Орфея», публике предстояло оказаться на просторной территории Стрелки – месте слияния Оки и Волги, которое с 2019 года перестроили из заброшенной портовой территории в ландшафтный парк, место отдыха горожан.
Риск не дойти до концертного зала был очень велик: слишком притягательными, завораживающими оказались ослепительно-прекрасные виды Нижне-Волжской набережной и Кремля, в жаркий летний день напоминающие пушкинский сказочный остров Буян. Вспоминались и строки арии Кумы из «Чародейки» Чайковского «Глянуть с Нижнего». У столичных жителей Стрелка не могла не вызвать в памяти парк «Зарядье» в Москве и «Новую Голландию» в Петербурге, мгновенно ставшие излюбленными локациями, где горожане могут расслабиться, а жизнь оборачивается праздником.
«Орфей и Эвридика» Глюка не только для нижегородцев, но и для россиян при всей своей хрестоматийности остается terra incognita, землей неизученной, неисследованной. Но что говорить о заморском Орфее, когда такой же недооцененной в России продолжает быть и небольшая одноименная мелодрама Евстигнея Фомина, композитора екатерининской эпохи. На нижегородской Стрелке это сочинение могло бы обрести очень неплохую почву, но организаторы предпочли опус более известный – один из репертуарных хитов европейских театров.
И случилось это прежде всего благодаря появлению на посту главного дирижера Нижегородского театра оперы и балета Дмитрия Синьковского, знающего толк в музыке барокко и классицизма, имеющего большой опыт работы с исторически информированными солистами, ансамблями и оркестрами. «Орфей и Эвридика» Глюка попал в Нижний Новгород не с белого листа, он был частично готов как спектакль, премьера которого состоялась в Перми два года назад в частной филармонии «Триумф». Нынешний художественный руководитель Нижегородского оперного Алексей Трифонов еще сотрудничал в ту пору с оркестром Music Aeterna, который и выступил с инициативой переноса спектакля в новый концертный зал, куда более просторный в отличие от тесного пермского.
«Орфей и Эвридика» Глюка – опера, которую изучают в училищах и консерваториях, ей повезло намного больше по сравнению с другими сочинениями этого жанра, которых в творческом наследии у Кристофа Виллибальда 49 штук. Как, впрочем, везло ей с момента премьеры, состоявшейся в венском Бургтеатре в 1762 году, когда ее жанр определялся как azioneteatrale, или «театральное действо», сочиненное к именинам Франца I. А главная тема Орфея, который пускает в ход всю силу своего искусства, чтобы вызволить Эвридику из царства Аида, стала за столетия символом неизбывной тоски по прекрасному.
Если в Европе и мире постановки самой популярной оперы Глюка исчисляются десятками, в России постановочных традиций этой оперы нет, хотя в 1911 году в Мариинском театре за нее небезуспешно брался тогдашний главный театральный реформатор Всеволод Мейерхольд и партию Орфея пел тенор Леонид Собинов. Случаи исполнения «Орфея и Эвридики» в России на протяжении ХХ и XXI веков единичны, главной причиной чего можно считать и нежелание выйти за рамки привычного репертуара, и отсутствие понимания, кому петь Орфея – контратенору, тенору, меццо-сопрано, контральто, а то и вовсе баритону. Сам Дитрих Фишер-Дискау исполнял в свое время эту дивной красоты партию, придавая ей дозу меланхоличной маскулинности.
В нижегородском пакгаузе свой голос Орфею отдавала меццо-сопрано Дарья Телятникова. Режиссеры этой версии Вячеслав Игнатов и Мария Литвинова вместе с художниками-постановщиками по костюмам Ольгой и Еленой Бекрицкими ухватились за идею инопланетности происходящего, благо история Орфея и Эвридики – это Миф во всей своей красе и могуществе, дающий простор воображению.
Воображение напиталось голливудским кино, полет фантазии подарили обитатели Ада, среди которых узнавались и Чужой, и мерзкий Гнус из «Годзиллы», и цветок-людоед, жутко клацавший своими раковыми клешнями. «Насекомость» просвечивала и в маске Орфея, а в мрачноватом отталкивающем черно-белом орнаменте костюма Купидона виделось нечто инфернально-малоприятное инсектоподобное.
Борьба за лидерство и перетягивание одеял в спектакле развернулась не столько за душу Эвридики, сколько между костюмным дефиле и экспансивным музыкальным прочтением. Связующим звеном могла бы выступать хореография, драматургия движения, но ее потуги выглядели крайне неуверенно. А ведь ноу-хау нижегородской постановки стала новая редакция партитуры с изобилием именно танцевальных сцен, вобравшая самые яркие части всех четырех композиторских редакций (парижской, венской, неаполитанской, пармской).
В доминировании волнистых линий во множестве вариаций их переплетений в дизайне костюмов нельзя было не заметить влияние эстетики Эрте. Но вычурность эффектно изобретенных визуальных образов оставалась абсолютно глуха к пронзительной истории потери и обретения, о которой так кричала музыка, пытаясь пробиться сквозь слой барочной костюмной «лепнины».
К этому слою добавлялась еще и плотная прослойка видеохудожеств (Андрей Беляцкий), рождая поток своих аллюзий, театр теней, который уже на увертюре начался с жутковатых «кадров» хирургической операции по выниманию внутренностей мертвого тела Орфея, включая его мозг, перекладываемый в урночки, вероятно, для генофонда будущего Земли.
Свое место под солнцем активно отстаивала и световая партитура Алексея Хорошева. Театр представления здесь соперничал с театром переживания, одно вытесняло другое, не находя точек соприкосновения. Текст оперы молил о простоте, но не собирался быть услышанным. Однако для летней публики все это было манкой-диковинкой.
Невозможно было не оценить работу Дмитрия Синьковского с оркестром по оттачиванию артикуляции, звука, овладению шкалой громкостной динамики, градацией нюансов интонационной риторики. Без фанатизма относящийся к феномену аутентизма, дирижер был спокоен к жестковатому, с легким металлическим блеском тембру Лилии Гайсиной в партии Купидона, находя в нем свои выразительные резонансы. Не смущала его и стеклянная резковатость звука Татьяны Иващенко, Эвридика которой в этой версии получилась чересчур истеричной. Точнее всех справился со своими задачами Орфей в исполнении Дарьи Телятниковой, которой ближе к концу как будто уже перестало хватать дыхания и сил, но ведь и ее герой еле жил и дышал без любви, пока милостивые боги не вернули ему ее, увы, лишь на краткий миг.
Нижний Новгород – Санкт-Петербург
