Марина Гайкович
Судный день. Фото Никиты Чунтомова/Дягилевский фестиваль
Дягилевский фестиваль завершился постановкой мистерии Карла Орфа De temporum fine comoedia (комедия – в значении «пьеса», действие – на конец времени). В версии Теодора Курентзиса конец света освещен Божественной благодатью.
Как любой талантливый художник, Курентзис словно улавливает в воздухе вибрации будущего: мистерия Орфа, как никогда созвучная сегодняшнему дню, была выбрана задолго до 24 февраля. Это сочинение оркестр и хор MusicAterna исполнят в Зальцбурге, в одном спектакле с оперой Бартока «Замок герцога Синяя Борода». Здесь же, к слову, 40 лет назад прошло и, скажем так, предпремьерное исполнение мистерии (условно, первой редакции, так как композитор дорабатывал сочинение до своей смерти), по инициативе и под управлением Герберта фон Караяна. Сейчас честь интерпретировать музыку Орфа выпала Курентзису, сам же спектакль ставит Ромео Кастелуччи.
Любопытно, что Курентзис обращается к «Комедии на конец времени» не впервые: в 2007-м она была исполнена в Москве, и постановка Кирилла Серебренникова звучала скорее как политическое высказывание. Постановка же медиахудожника Анны Гусевой ближе к заявленному жанру мистерии. Разобраться в сплетении людей, жестов и символов в этой постановке непросто, если не невозможно. Но финальный момент, когда на сцену выходит Люцифер в виде маленькой девочки, просит у Бога прощения – и получает его, внятен: в лучах света Иисус и Люцифер уходят в вечность, а баховский хорал «Перед Твоим престолом предстаю», порученный Орфом старинным виолам, растворялся в звучании очищающей и словно возвращающей к моменту сотворения мира капели.
Курентзис не был бы Курентзисом, если не зашифровал в музыке соственное послание. В Реквием Моцарта он вмонтировал, например, небольшой мотет Сергея Загния про черного человека, который тот сочинил в рамках давнего проекта Курентзиса по «дописыванию» разными композиторами моцартовских тем (собственно авторского текста было написано немного и Реквием в широко известном виде был доработан одним из учеников), а также мелодию, последней вышедшую из под пера умирающего композитора. Первую часть «Комедии на конец времени» («Сивиллы») Курентзис заканчивает фрагментом собственого сочинения. Это исполненная печали колыбельная для женского голоса, где (насколько удалось расслышать текст, а титров не было) говорится о матери, потерявшей сына. Как это созвучно сегодняшним новостям...
Приковывала внимание невероятная работа художника по свету Ивана Виноградова, который фантастически преображал сцену, погружая ее во мрак или выводя на первый план отдельные предметы или персонажи: мурашки по коже от «плывущего» в кромешной тьме Иисуса или от камлающих в полукровавом море людей (живых или восставших из гроба?).
Чрезмерность происходящего на сцене порой заставляла переключиться на оркестр – а здесь разворачивался самостоятельный и не менее захватывающий спектакль. Со своей выразительной сценографией: практически вся площадка была отдана ударным – от огромных барабанов и литавр до небольших, помещающихся в руках у исполнителей; органу, роялям со снятыми крышками, словно разверзшими пасть; по правому краю – блеск духовых, возле Теодора – группа виол. Жесты исполнителей, рисовавших в пространстве одного из цехов (литера А) бывшего Завода Шпагина Судный день, были по-театральному выразительны.
А звучание, как всегда у Курентзиса, выстроенное по амплитуде невероятно широкой, от тишайших пиано до оглушающего фортиссимо, было идеальным – завораживающим, печальным, пугающим, умиротворяющим. Плач сивилл, скандирование анахоретов, будоражащий душу звук деревянной колотушки по бревну, пронзительный своим спокойствием и невинностью возглас Люцифера, небесное звучание виол: Курентзис здесь – идеальный проводник композитора (и даже двух, учитывая, что и хоральная тема – последнее высказывание Баха), который уже предчувствовал неземное.
