Дарья Курдюкова
Академизм, стиль неогрек – историческое явление, и музей его показывает. Фото агентства «Москва»
Весенний блокбастер Третьяковки, посвященный родившемуся под Харьковом, умершему в Польше классику салонной живописи Семирадскому, был задуман задолго до начавшихся в феврале событий. Зарубежные музеи сейчас представлены Арменией, откуда привезли давшую название выставке картину «По примеру богов», и Белоруссией, предоставившей холст «Доверие Александра Македонского к врачу Филиппу», который в 1870 году открыл перед художником карьерные двери. Всего в проекте «Генрих Семирадский. По примеру богов» собрано больше 100 произведений. Половина принадлежит главному герою, другую составляют скульптуры и вазы, работы художников круга Семирадского, а главное, наших современников, вступающих в диалог с академической традицией. Курирует проект Татьяна Карпова, в 2018-м делавшая выставку «Пленники красоты. Генрих Семирадский и художники позднего академизма» в Серпуховском историко-художественном музее. В самой Третьяковке «пленников красоты» представляли в 2004 и 2011 годах.
Ученик ученика Брюллова, до того успевший защитить диссертацию «Об инстинктах насекомых» на физмате Харьковского университета, после – награжденный королем Италии орденом Corona d’Italia, ставший кавалером ордена Почетного легиона, профессор Императорской академии художеств, римской Академии Св. Луки, член-корреспондент Французской академии изящных искусств, знакомец Генрика Сенкевича и прерафаэлита Альма-Тадемы, наконец, владелец виллы в Риме и имения в Стшалкове – Семирадский был художником, которого ценил Александр III и игнорировал Павел Третьяков.
Пестрая живописная махина с гетерой Фриной, где есть все, что иным нужно для счастья, – теплое солнце, морская лазурь, античные мраморы, чьим силуэтам вторит красота как бы оживших античных героев, – была куплена Александром III, тогда же впервые изъявившим намерение учредить в Петербурге музей русского искусства. При дворе «великую красоту» Семирадского любили: 25-летнему Александру Александровичу, тогда еще великому князю, подарили «Римскую оргию», он же стал владельцем знаменитой «Грешницы», написанной по заказу великого князя Владимира Александровича. Того самого, который станет президентом Академии художеств и ославится «Кровавым воскресеньем», после которого Серов и Поленов порвут с академией. Павел Михайлович Третьяков не купил ни одного полотна Семирадского, и спустя век с лишним в Третьяковке хранится только пять его картин да несколько рисунков.
Пока передвижники бились за правду жизни и содержательность живописи, в формальные эксперименты почти не вдаваясь, академизм Семирадского и художников его круга – Степана Бакаловича, братьев Сведомских, Федора Бронникова, Василия Смирнова, которых Бенуа назовет «эпигонами романтизма», – действовал в противоположном направлении. Аполлоническое и дионисийское начало, Христос и Антихрист-Нерон, росписи храма Христа Спасителя (вернее, то немногое, что уцелело) или не сохранившиеся панно с Музыкой религиозной и светской, написанные для Варшавской филармонии и представленное сейчас в виде слайд-шоу, – для Семирадского это прежде всего про поиск красоты, иногда про литературу («Грешница» написана по поэме Алексея Толстого, в «Отдыхе патриция» появляется подражание Анакреонту), всегда про материальную культуру, помноженные на константную томную чувственность, пестроту красочных мазков (он знал, что его ценят за технику), призванных перенести зрителя далеко-далеко, где солнечно и в целом довольно безопасно. Будто на спиритическом сеансе с модной тогда Эвсапией Палладино, что устроили на римской вилле Семирадского. Это грезы об ожившей античности, но ведь, кажется, у Семирадского она тем желаннее, чем недостижимее, фантазийнее. Он развернул грандиозное дефиле пусть клишированных, но услаждающих взор и не обременяющих сознание форм, которые заставляют/помогают не думать. Замечать тень живых эмоций все больше в неживом, в гримасе горгоны Медузы из «Опасного урока» или в рельефном сатире, притаившемся возле новых влюбленных, что вторят скульптурной позе Амура и Психеи в «По примеру богов».
Выставка «По примеру богов» сделана качественно, среди прочего здесь есть, например, рассказ об использовании Семирадским фотографии, мультимедиа из Польши. Этот проект бессмысленно ругать. И бессмысленно хвалить – не столько потому, что кто-то, возможно, найдет в нем временное отвлечение от новостной ленты или фон для селфи в какие-то из еще не запрещенных соцсетей. Академизм, стиль неогрек – историческое явление, и музей его показывает. С контекстом из античных ваз и классицистической скульптуры XIX века, с современниками-живописцами (само количество картин и их качество тоже становятся смысловой оценкой явления). Но осовременивают выставку – и в смысле интонирования тоже – наши современники. Эта перспектива – самая интересная часть проекта.
У новых академиков Тимура Новикова и Ольги Тобрелутс соответственно то Аполлон Бельведерский попирает красный квадрат на серебристой тряпице, то «Бдение Александра Македонского» работы скульптора Козловского истаивает, как мираж, от снимка к снимку (при этом вся серия соседствует с Александром и врачом Филиппом кисти Семирадского). В эстетике руин, теме, столетиями любимой классическим искусством, мериле вкуса, Валерий Кошляков ставит вопрос о том, что такое сегодня вообще «эстетика» – его «фрески» созданы на склеенных кусках картона от упаковочных коробок, с проступающими сквозь написанную античность логотипами производителей, с потертостями. Фотосерия Тима Парщикова «Times New Roman» – о хождении античности в народ, в виде бесконечных китчевых гипсовых реплик статуй, которые полками стоят на рынках по пути на чью-нибудь виллу. Среди новых вариаций-размышлений живопись Семирадского чувствует себя комфортно, ей они не помеха. Его живопись (не)приятна предсказуемостью: не изменит(ся), не завянет, не взлетит, не упадет и шага в сторону (от ожидаемого) не ступит.
