Владимир Дудин
Наталья Буклага в финале спектакля. Фото со страницы «Театра-Театра» в «ВКонтакте»
На камерной «Сцене-молот» пермского «Театра-Театра» состоялась мировая премьера спектакля «Жизнь в красном цвете» по вокально-инструментальным циклам Эдисона Денисова в постановке Марка Букина. Две женские партии исполнили солистки Театра оперы и балета им. П.И. Чайковского Надежда Павлова и Наталья Буклага в сопровождении камерного оркестра.
Идея увидеть на театральной сцене тексты двух вокально-инструментальных циклов Эдисона Денисова возникла задолго до февраля этого года у дирижера Валерия Платонова, который был знаком с композитором со времен российской премьеры его оперы «Пена дней» в 1989 году в Пермском театре оперы и балета. Уже в те годы Пермь заявила о себе в российском пространстве как о городе, ищущем новое, неизведанное, даже запретное. И неудивительно, что сегодня эта традиция обращения к архивам искусства ради строительства будущего сохраняется здесь, где прочные корни дают впечатляющие всходы на благодатной почве. Ни в Москве, ни тем более в вечно осторожничающем и оглядывающемся по сторонам, как бы не нарушить комильфо, Петербурге эту музыку Денисова услышать сегодня не судьба, а в Перми – пожалуйста, на здоровье, как говорится.
Имя прозаика и поэта Бориса Виана вновь всплыло из инобытия в связи с этой премьерой, где прозвучал цикл «Жизнь в красном цвете» на его тексты, написанный Денисовым в 1973 году, за восемь лет до сотворения «Пены дней». Этот цикл стал, по словам композитора, главным эскизом к опере, которую он начал сочинять в те же годы, глубоко вдохновившись бесстрашной художественной философией Виана. Роман Виана, по словам Денисова, несет с собой «мир, в котором живут его главные герои, – современный страшный, жестокий, алогичный мир, мир бездуховный, и они на его фоне – как четыре чистые детские души, как дети, которые в этом мире не могут понять ни его логики, ни его смысла… Герои все до одного гибнут». Другим источником вдохновения при создании «Жизни в красном цвете» стал знаменитый «Лунный Пьеро» Шенберга, но прежде всего в его инструментально-техническом изводе: состав инструментов у Денисова в основе своей повторяет шенберговский. Через «Лунного Пьеро», стилистику новой венской школы невозможно было не расслышать прямого родства и с интонационным строем «Воццека» Берга, правда поэтический текст у Виана французский. Поэтому и самой первой ассоциацией, лежащей на поверхности, является, конечно, аналогичное название знаменитой песни Эдит Пиаф, только там вместо красного цвета розовый. Однако композитор предостерег исполнительниц своего цикла от манеры «шпрехштимме», так называемого пения-говорка, присущего нововенской школе, настоятельно требуя «петь так, как поют Глинку, Моцарта или Шуберта». У Натальи Буклаги получилось именно так, как композитор завещал. Ей вообще пришлось отдуваться в одиночку в отличие от Надежды Павловой, которая открывала вечер премьер с песен на стихи Александра Введенского и прозы Даниила Хармса. Обеим солисткам следует низко поклониться за виртуозное разучивание двух сложнейших текстов классики современной музыки.
Соединение двух циклов, написанных в разные годы – в 1973-м (Виан) и 1984-м (Хармс–Введенский), – дало поразительный результат. Происхождение этих поэтических текстов представляет разные эпохи, но образовавшиеся между ними рифмы, равно как и возникший метатекст, оказались ошеломляюще близки. Денисов признавался в одном из интервью в том, что роман «Пена дней» занимал его «сложным психологическим сюрреализмом». С чем-то подобным мы сталкиваемся и при встрече с прозой Хармса, с которой принято связывать понятие абсурда, и поэзией Введенского, обнажающей экзистенцию потерянного во Вселенной пугливого советского интеллигента: «Мне страшно, что не я двигаюсь. Непохоже на червяка. Червяк прорывает в земле норы, заводя с землей разговоры. Земля, где твои дела, говорит ей холодный червяк, а земля, распоряжаясь покойниками, может быть, в ответ молчит, она знает, что все не так». Стихи Введенского в цикле «Голубая тетрадь» поются, проза Хармса – читается. Артист «Театра-Театра» Александр Гончарук эти тексты читал, выбрав интонацию со значением и нажимом. Одетые во все белое они с Надеждой Павловой представляли инь-янскую пару, разделенную камерным оркестром, ведомым Валерием Платоновым, подобно демиургу – персонажу, которого так любил вставлять в разные свои стихи и пьесы Хармс. В воображении возникала парадоксальная пространственная структура, в которой проза Хармса обеспечивала бытовую горизонталь со всеми ее кассиршами, рыжими человеками без лица и остальных частей тела и сторожами, а поэзия Введенского – улетную горизонталь, открывавшую публике лестницу в небеса. Постановочная команда во главе с Марком Букиным и художником-постановщиком Александром Новиковым решила не перегружать и без того плотный музыкально-поэтический текст всевозможными визуальными метафорами, которых теоретически могло появиться великое множество. Однако в минималистичности режиссуры, в ее умышленной бедности и пустоте тоже было свое послание. Ноты и слова получили много воздуха, а слушатели – возможность очень пристально вслушиваться в неизвестное сочинение Эдисона Денисова. Хармс в России будет актуален всегда с его темой абсурда коммунального существования, животной агрессивности межчеловеческих отношений, системы подавления личности, обыденности смерти. Ведь даже в рассказе «Сон» бедный Калугин не может избавиться от навязчивого образа милиционера, которого видит, спрятавшись в кустах.
В «Жизни в красном цвете» режиссура, точнее, пластический рисунок роли главной героини стал более ощутим, равно как «заиграла» и лапидарная декорация, напомнившая силуэт виселицы на лобном месте, на котором виднелся и открытый колодезный люк. Наталья Буклага мастерски держала внимание зала магией своего звука, тела и глаз, двигаясь на пятачке этого лобного места. Стихи Виана вступали в мощнейший резонанс с поэтикой Введенского, наматывая нервы на кулак. А уж когда зазвучала «Жава атомных бомб» с ее начальными строками «Мой дядя, самодельник знатный, мастерил на коленке атомные бомбы. Не учился ничему и никогда, настоящий гений-самоучка, он все познал на практике», хотелось поскорее спрятаться в тот самый люк, так зазывающе приоткрытый, словно приглашающий пройти в какое-то другое измерение, например, на тот свет.
