Елизавета Авдошина
Иван Агапов сегодня – один из ведущих актеров «Ленкома». Фото с сайта www.lenkom.ru
Как уже писала «НГ» (см. номер от 06.12.21), художественная политика «Ленкома Марка Захарова» после ухода мастера не столь однозначна. С одной стороны, у театра задача сохранить наследие, с другой – продолжать развитие. Пока на обоих направлениях есть и приобретения, и потери. Корреспондент «НГ» Елизавета АВДОШИНА решила поговорить с ведущим артистом «Ленкома» Иваном АГАПОВЫМ о новостях и легендах Театра на Малой Дмитровке.
– Иван Валерьевич, какое настроение у труппы?
– Настроение рабочее. Спектакли играются, зритель ходит. Мне кажется, главное в театре – не скандалы, интриги, расследования, как называлась одна передача, а спектакли. Если есть зрители, значит, театр жив. Пока мне звонят люди и просят достать контрамарки, значит, мы не зря работаем. Естественно, внутри каждого коллектива есть какие-то проблемы, но мы справляемся.
– Уже год вы играете восстановленную «Поминальную молитву». Марк Анатольевич хотел ее вернуть?
– Сложно сказать, если бы хотел, наверное бы, восстановил. Но когда Александр Лазарев с подачи директора Марка Борисовича Варшавера стал восстанавливать спектакль, мы поняли, что он крепко сбит – драматургия, режиссура, музыка, сценография, костюмы – и не потерял актуальности. Еще живы люди, игравшие 30 лет назад: и Сирин Саша, и Андрей Леонов, и Сергей Степанченко, и я. Мы присутствовали на всех репетициях. Оказалось, что на подкорке все помнилось. Мы сыграли около 370 спектаклей в одном составе. Поэтому, когда я садился и открывал текст, причем не свой, а тот, который играл Абдулов, понимал, что мне учить его не надо. Даже те сцены, которые я не видел, а только слышал по трансляции из гримерной. Когда спектакль хороший, не только мозги, но и душа подключается.
– Вы как раз сейчас играете роль Александра Абдулова Менахем-Мендла? Строили роль с оглядкой?
– Да, и Лазарев играл тогда в составе с Абдуловым. Конечно, с оглядкой. Мы старались работать в том режиссерском рисунке, который выстраивал Захаров. Он не очень любил вторые составы, но по производственной необходимости они вводились. Но, как ни старайся, когда играют два разных артиста, не может получиться одинаково. Есть режиссерский рисунок, и профессионализм актера в том, чтобы его выполнить, но внести частичку своего – не отсебятину в тексте, не изменения мизансцен, а оправдать рисунок по-своему.
– А почему Захаров не любил вторые составы?
– Когда он репетировал – могу предположить, – у него та или иная роль уже отождествлялась с актером не только чисто внешне, но он выстраивал эту роль и под психофизику актера, под его индивидуальность.
– Для вас «Поминальная молитва» была ведь первой премьерой в «Ленкоме»?
– Это был первый спектакль, который я выпустил в репетиционном процессе, с первой читки до премьеры. Моя первая роль, когда я пришел в театр, была в спектакле «Мудрец» – по производственной необходимости. Спектакль я знал – Захаров ставил его на нашем курсе. Я два раза впотьмах переставлял стулья, потом выносил какую-то ширму, а в финале выходил весь в белом с супницей. Наливал суп важным господам за столом и молча уходил. У меня даже не было реплики «Кушать подано». Реплик у меня не было вообще. Мне говорили: «Это временно…» Суп я разливал последующие шесть лет.
– Какие сейчас смыслы изменились в «Поминальной молитве» – спектакль ведь считался эпохальным?
– Мне кажется, это спектакль про общечеловеческие ценности: любовь к людям, семье, родине. Недаром когда в те времена национальных конфликтов этот спектакль смотрели, например, армяне, они говорили: «Это про нас». Все национальности его воспринимали как свой, личный. Это не сугубо этнографическая еврейская тема: с пейсами, носами и акцентом. Марку Анатольевичу было принципиально, чтобы Тевье играл русский актер, без грима и речевых характеристик.
– С Захаровым можно было советоваться по поводу роли?
– На репетиции мог быть абсолютный поиск. Помню, как в «Поминальной молитве» (тогда я был еще студентом) я играл Перчика, а Голду играла Люся Артемьева. И Захаров сказал: «Вот тут медленно войдите под музыку и сыграйте эту сцену, знаете как?» Сделал паузу и добавил: «Ну, в общем, как бог на душу положит». И мы ее так и играли! Он очень любил говорить: хорошему человеку бог на душу плохое не положит.
А иногда был жесткий рисунок, он мог выстроить конструкцию, а уж как и чем ты ее наполнишь – это уже проблемы актера. Захаров всегда писал режиссерские сценарии. Перед тем как выйти на репетицию, он точно знал, что хочет в результате. Если не получалось, всегда отталкивался от актера. Каждую роль он проигрывал изнутри, и, когда он что-то предлагал, это было очень комфортно. Мог чисто техническими средствами добиться точного попадания во внутреннее душевное состояние, сказать: «На этой реплике поднимите глаза в амфитеатр, и чтобы в этих глазах зазвучала музыка». И у актера у самого текли слезы…
– Вы, как актер, полностью подчиняетесь режиссеру?
– Я учился на актерско-режиссерском курсе, и еще наши студенты-режиссеры делали из нас «подручный материал». Когда на первом курсе на нас педагоги начинали кричать: «Что вы там играете?!», мы отвечали: «Так режиссер сказал». – «Если режиссер дурак – это в титрах не напишешь. Вы должны играть так, чтобы у любого режиссера к вам не было никаких претензий, но и самим не должно быть стыдно за то, что делаете…»
– Зимой ушел из жизни режиссер Евгений Арье. Он преподавал у вас в театральном институте и даже звал с собой, когда уезжал в Израиль создавать свой театр «Гешер»… Не жалеете, что не выбрали такую судьбу?
– У меня там до сих пор работают сокурсники. Евгений Михайлович был большим, замечательным режиссером и педагогом. Художественным руководителем мастерской в ГИТИСе у нас был Андрей Гончаров, руководителем режиссерской группы – Марк Захаров (последний курс, где они преподавали вместе). А педагогами, которые с нами занимались ежедневно, были Евгений Арье и Сергей Яшин. Евгению Михайловичу я благодарен, потому что моя первая большая роль была в дипломном спектакле «Недоросль», который ставил он. Я играл Простакова.
Но к тому времени у меня уже было предложение работать в «Ленкоме». Я уже репетировал в «Поминальной молитве». «Ленком» Марка Захарова был для меня величиной и высотой. Я любил этот театр еще до того, как поступил в институт. И мне даже не могла прийти в голову мысль, что я тут рано или поздно буду работать. Я даже мечтать об этом не мог.
– Какой авторский почерк был у Арье?
– Когда они с «Гешером» приезжали на гастроли, мне очень нравились его спектакли. Хотя работать с ним было нелегко. Я бы назвал его метод «творческое вымучивание». Он мог долго и кропотливо доставать из актера то, что ему было нужно. Но тем ценнее был результат.
– Вы сейчас играете премьеру сезона в «Ленкоме», что за спектакль?
– Наш народный артист Андрей Соколов загорелся несколько лет назад пьесой «ЛюБоль» (автор – журналист, сценарист и писатель Андрей Яхонтов). Подошел ко мне и спросил, не буду ли я против поучаствовать в этом, может быть, авантюрном проекте. Авантюрном, потому что он изначально не замышлялся как плановый спектакль театра. Марк Борисович Варшавер попросил нас показать фрагмент на определенном этапе репетиций, чтобы было принято решение о финансировании спектакля. Мы это сделали, теперь играем в свое удовольствие…
– А для вас в чем удовольствие?
– Во-первых, большая роль. Во-вторых, не так часто выпадает случай сыграть спектакль о себе и своем времени. Последний спектакль в нашем театре, который ставился по современной пьесе, был «Жестокие игры» Арбузова. Ведь Григорий Горин был современный автор, но писал на исторические темы, скорее притчи.
– Вам как актеру сейчас тяжело без режиссера?
– Еще при Марке Анатольевиче (когда он уже был в том возрасте, что не мог за всеми спектаклями следить) у нас был и существует до сих пор институт дежурных режиссеров. К каждому спектаклю прикреплен ведущий актер (и я в том числе), который присутствовал с момента становления спектакля до премьеры, долгое время в нем играл и может поддерживать спектакль в форме. Если актер уходит не в ту сторону, тот его аккуратно направляет. Так что у нас не «казацкая вольница» и не «кто во что горазд».
Но когда был Марк Анатольевич, ты не мог совершить поступок, за который потом перед ним будет стыдно. Сейчас в театре этого не хватает. Помню, меня сагитировали однажды вести театральную премию, я читал какие-то написанные тексты. И потом Марк Анатольевич так прошелся по ведению этой церемонии… Я готов был сквозь землю провалиться.
Не хватает этого особенно молодым актерам, которые могут распахнуть ногой дверь и сказать: хочу играть главную роль. Забывая, что хотеть и мочь – это две большие разницы. К Марку Анатольевичу так никто не входил. Я за столько лет работы в театре никогда ничего не просил – ни званий, ни ролей.
– У вас интересная судьба – вы долго играли совсем небольшие роли на родной сцене. Не было обиды?
– У меня был такой период – не могу сказать, что был тогда счастлив, потому что каждая последующая роль была все меньше, меньше, меньше. Когда стали ставить «Шута Балакирева», было несколько вариантов пьесы, мне дали первый, где было две моих сцены, потом другой, там уже оставалась одна. Затем я полистал-полистал новый вариант и говорю: «Мне не надо – у меня там текста не осталось».
Сейчас я не страдаю от недостатка ролей. Как поется в советской песне: «Надо просто выучиться ждать,/ Надо быть спокойным и упрямым,/ Чтоб порой от жизни получать/ Радости скупые телеграммы».
– При этом сейчас вы, можно сказать, уже основа основ «Ленкома»…
– А куда ж я денусь. Каждый день тут.
– Чувствуете ответственность?
– С одной стороны, ответственность, с другой – радость. Русский репертуарный театр – театр-дом. Когда я пришел в театр, я был человек юный, пугливый и временами зажатый, увидел, что здесь ходят «монстры»: Леонов, Пельтцер, Чурикова, Абдулов, Янковский, Збруев, Броневой. Гигантские киты плавают, и ты между ними рыбешкой. Потом я понял, что тут домашняя атмосфера. Тот же Александр Гаврилович мог сказать: «Ванька, чего делаешь?» – «Да как-то особо работы нет». – «О, пойдем я тебя в кино сниму!»
Для них это тоже был театр-дом. Даже когда Олег Иванович сезон или два не играл в репертуаре, все равно приходил, спрашивал, что происходит. И Абдулов мог улетать на съемки, но периодически вихрем залетал в театр, затевал какую-то творческую радость.
Есть такая вещь, как авторитет. Его нельзя купить или придумать, сыграть. Если к тебе хорошо относятся, значит, ты это заслужил.
– В будущем сезоне «Ленком» отметит 95-летие. Уже идет подготовка празднования?
– У нас будет торжественный вечер, который, хочется верить, будет показан по телевидению. Я вхожу в оргкомитет. Хочется, чтобы это было по-ленкомовски задорно, с чувством юмора и в то же время с просветительскими нотками богатой истории театра.
– Как вы думаете, зачем сегодня зритель идет в театр?
– Такой парадокс: 20-е годы прошлого века, разруха, последствия революции и войны. Вахтангов ставит «Принцессу Турандот». Народ валит в театр, потому что хочет отдыха, фейерверка. Чем напряженнее за окном, тем больше народ идет в театр. Я помню 90-е, все развалилось: пустые полки, преступность на улице, и выходит «Женитьба Фигаро» – брызги шампанского и радость.
– А артистам сегодня как быть?
– Артист должен выходить на сцену, играть, сниматься в кино. В конце концов, в Великую Отечественную войну все наши артисты именно этим и занимались. Артисты не должны быть политическими экспертами. Что не отрицает того, что у каждого человека должна быть гражданская позиция, и она есть. Но не стоит о ней кричать на каждом перекрестке.
