Надежда Травина
Минин-хор всегда исполнял музыку современных композиторов. Фото предоставлено пресс-службой хора
В этом году Московский государственный академический камерный хор празднует 50-летие. Свой юбилей коллектив отмечает фестивалем в концертных залах столицы. Музыкальный критик Надежда ТРАВИНА встретилась с основателем, а ныне президентом хора, народным артистом СССР Владимиром МИНИНЫМ, чтобы поговорить о творческом пути его коллектива и смене художественного руководства, а также о функции хорового искусства сегодня.
– Владимир Николаевич, позвольте поздравить с юбилеем ваш хор! Все-таки 50 лет – это солидная цифра для любого коллектива.
– Спасибо! Самое главное, что коллектив продолжает сегодня существовать. И не просто как творческая единица, а как художественное направление. У нас произошла смена руководства – уже три года Минин-хор возглавляет Тимофей Юрьевич Гольберг. Вы знаете, это было моим сознательным решением. Все же наступило новое время, новая эпоха, если хотите, новая эстетика. И я рад, что мой коллега проводит юбилейный фестиваль «Хор без границ» на самом высоком уровне. Четыре концерта – своего рода отчет перед публикой о том, чего достиг хор за эти полвека. У нас были и взлеты, и падения, но падения всегда служили импульсом к исправлению ошибок. Я счастлив, что Минин-хор сегодня процветает.
– Не кажется ли вам, что хоровым коллективам сегодня в какой-то степени проще, чем в 1972 году, когда вы начинали?
– Не думаю. Всегда есть свои трудности. Я вам скажу, что в период оттепели, в 60-е годы, камерные хоры возникали как грибы после дождя. Но они были недолговечны. Все потому, что в основном эти коллективы исполняли музыку эпохи Возрождения. Как вы думаете, можно накормить нашего русского слушателя такими сочинениями? Конечно, нет. Я уверен, что сегодня организовать хор несложно. Главное, чтобы была личность, вокруг которой он бы образовался. А просуществовать долго – вот это сложно. Есть риск остаться самодеятельностью.
– У слова «самодеятельность» обычно негативный оттенок, воспринимается как что-то любительское, несерьезное. А что для вас хоровая самодеятельность?
– Я считаю, что именно на самодеятельности сейчас держится хоровой жанр в России. И только благодаря энтузиастам, которые его пропагандируют. Конечно, желательно, чтобы государство все же поддерживало деятельность хоровых коллективов, но власть не всегда бывает густо позолочена культурой, порой она бывает дремучей, как тайга. Примеров приводить не надо – надеюсь, вы все сами понимаете. Что касается примеров самодеятельности… Есть такая школа-студия «Весна», которой руководит Надежда Владимировна Аверина. Вот для меня это эталон детской самодеятельности. Они поют лучше, чем некоторые профессиональные детские коллективы. У них есть главное – создание художественного образа, а не просто возможность что-то прокричать и уйти со сцены. Такой хор развивает наши традиции, воспитывает публику.
– Как вы сегодня определяете функцию хора, помимо просветительской задачи?
– Хор – это своего рода многослойный коктейль. Есть хор, который специализируется на высокой, серьезной музыке. Есть хор, который выполняет развлекательную функцию, являясь своего рода спасением утопающих. А есть народные хоры, которые по-прежнему любит публика – как, например, Кубанский хор, который собирает два вечера подряд Кремлевский дворец съездов. Какой хор может выдержать такую конкуренцию? Думаю, что никакой.
– Что для вас принципиально важное, главное в звучании хора? Что вы требуете от своего коллектива?
– Я исповедую звук, который передает человеческие переживания. А есть коллективы, которые исповедуют эстетику безвибратного, «выхолощенного» звука. Он чистый, но мертвый. Мне это неблизко. Когда я слышу такое исполнение, вспоминаю эпизод из своего детства. Однажды нас, воспитанников Ленинградского хорового училища при капелле, повели на экскурсию в Эрмитаж. Первый зал, в который мы зашли, был зал культуры Древнего Египта. Экскурсовод нам говорит: «Дети, обратите внимание, какая изумительная мумия!» Я смотрю на нее и никак не могу понять – чем восхищаться? Так и с исполнением. Есть люди, которым нравится, как идеально, но «бездушно» секунда разрешается в малую или большую терцию. Но я не в их числе.
– То есть взятие звука – слова всегда должно содержать определенную эмоцию, даже если музыканты исполняют самое абстрактное авангардное сочинение?
– Можно сказать и так. Емкость русского слова не подразумевает бледного, неэмоционального произношения. Я вам приведу в пример рассказ Тургенева «Певцы». Как же эмоционально Иван Сергеевич описывает, как поет этот бедный Яшка за рюмку водки! Я не смогу передать, насколько музыкально, выразительно это читается. Так и в исполнении – важно, чтобы слушатель смог сопереживать, почувствовать настроение музыки. Важно, чтобы у слушателя откликалась душа, сердце. Иначе смысла нет…
– Близка ли вам эстетика современных композиторов? Кого могли бы отметить из тех, кто пишет сегодня?
– Для меня, например, настоящий современный композитор – это Эдуард Артемьев. Вы послушайте его «Девять шагов к Преображению»! Это музыка настолько ярко выражает проблемы мятущегося человечества, что композитору даже не понадобился русский текст, сочинение звучит на латыни. Но я в принципе не люблю понятие «современный», пусть даже и по отношению к тем, кто пишет сегодня. Для меня и Бах современный. Когда я слушаю его Прелюдию ре минор из «Хорошо темперированного клавира», поражаюсь, насколько эта музыка созвучна моим мыслям. Для меня понятие «современный» означает прежде всего идею, которой пронизано творчество того или иного автора. Однажды я присутствовал на пленуме молодых композиторов, их сочинения пел Государственный академический Московский областной хор имени Кожевникова. Я очень быстро понял, что соединять ноты эти композиторы научились – и на этом все. То есть подливки много, а кушать нечего. Я убежден, что одно из завоеваний русской музыки – когда музыкальная интонация абсолютно точно выражает речевую. Вот как вы думаете, сколько времени писал Рахманинов свой романс «Не пой, красавица, при мне...»?
– Думаю, не один день.
– Целых два года! Сергей Васильевич отточил свой романс как на токарном станке. Потому что он понимал, что работает с поэтическими строками Пушкина. Здесь невозможно просто сочинить мелодию и подставить к ней слова. У композитора должно быть бережное отношение к слову, оно должно быть единым целым со звуком. Когда я обращаюсь к хоровому сочинению, мне важно, как у Даргомыжского, чтобы звук выражал правду. Вот когда нет этой правды, меня такая «музыка» отвращает.
– На одном из юбилейных концертов фестиваля «Хор без границ» Минин-хор исполнит цикл Валерия Гаврилина «Перезвоны», созданный по вашей просьбе. Правда ли, что Валерий Александрович прислал вам эту партитуру только через 15 лет?
– Более того, он приехал с ней ко мне в Москву через 15 лет! Вы знаете, я был просто покорен этим сочинением. Здесь показана подлинная Русь – может, не идеальная и далекая, как у Свиридова, но такая понятная нам всем, близкая, родная. Я очень благодарен Рогволду Суховерко, который изумительно читал текст, и Василию Ларину, который на премьере пел сольную партию. Первое исполнение «Перезвонов» состоялось в Ленинграде. Помню, тогда было продано какое-то безумное количество входных билетов. После концерта я получил записку на одном таком билете – она мне врезалась в память на всю жизнь. Там было написано студенческим почерком: «России нужны колокола, как но-шпа с валидолом». Вот вы смеетесь, но согласитесь, какая это точная фраза. У меня ощущение, что больной России это произведение просто необходимо!
– Когда мы беседовали с вами пять лет назад, я пожелала встретить следующий юбилей хора уже в своем здании. Пожелание, как видите, сбылось. Владимир Николаевич, что еще вам пожелать на следующее пятилетие? Чего бы вы еще хотели для Минин-хора?
– Желаю только одного – долгих лет успешной творческой жизни! Жанр хора довольно трудный в конкуренции с массовой культурой во всех областях. Она не требует вдумчивости, работы души. Она прилипает независимо от твоего состояния, и потом ее из себя не выгонишь. А хоровой жанр требует сосредоточенности и размышления. И вот в этом вся трудность его существования.
