Дарья Курдюкова
Вариациям на тему лица-маски-рожи Олег Целков посвятил всю творческую жизнь. Фото Московского музея современного искусства
Олег Целков умер летом прошлого года в Париже. В Москве открылась уже вторая его посмертная выставка. Первая, названная словами самого художника «Я не здешний, я чужой», осенью прошла в Мультимедиа Арт Музее и была организована с Tsukanov Family Foundation. Нынешняя тоже сделана с фондом коллекционера Игоря Цуканова, озаглавлена в том же духе – «Чужой» – и идет в здании Московского музея современного искусства на Гоголевском бульваре. Хронологическая близость показов могла бы вызвать понятный скепсис, но в наступившем времени, когда культурные события отменяют и переносят одно за другим, ценно уже то, что на выставку успели привезти и вещи из европейских частных коллекций от Парижа до Нью-Йорка. Вообще работы именно из частных собраний в ретроспективе в сотню экспонатов доминируют, тем не менее к ней приурочен выход каталога-резоне, куда, как обещано, вошло около 900 произведений Целкова.
«Вам будет труднее защищать автора, когда вы увидите его картины», – говорил в 1970-м Евтушенко Фурцевой, ходатайствуя о восстановлении Целкова в Союзе художников. Удалось. За плечами художника была трудная дорога в профессию: ему не дали поступить в Суриковку, после первого курса погнали из Белорусского театрально-художественного института «за формализм», потом из Репинки – за «тлетворное влияние» на китайских студентов, настучавших, будто целковские работы похожи на искусство «буржуазной Японии». Он в итоге осел в Ленинградском театральном институте Островского, получив диплом художника-технолога сцены. Целков оформил «Пятую колонну» в Ленинградском драмтеатре, следом – «Дамоклов меч» в Московском театре сатиры, но после пяти показов этот спектакль Плучека Министерство культуры закрыло. Первую сольную выставку Целкова в Курчатовском институте в 1965 году свернули через два дня, вторую, устроенную в 1970-м в Доме архитекторов, – спустя 15 минут. Тогда-то его и исключили из Союза художников.
В 1960-м Целков написал первое лицо-маску-рожу – как хорошо известно, вариациям на эту тему он отдаст всю творческую жизнь. И в СССР, и во Франции, куда он эмигрировал в 1977-м, оставшись апатридом, и в 2015-м приняв российское гражданство.
Живопись Целкова очень – возможно, слишком узнаваема, тематический диапазон сознательно ограничен, и его большие выставки строить, наверное, непросто. Принято считать, что «чужим» он был не только для официальной культуры, но особняком существовал и в кругу неофициальных художников. Куратором нынешней ретроспективы стал Андрей Ерофеев, в просторную музейную площадку он вложил попытку определить дефиниции целковских лиц, толпы, от «добродушного олуха» 1960-х к «агрессивному дебилу» 1980–1990-х и дальше к «пассивному наблюдателю», жаждущему развлечений. Эти линии сходятся к разделу «Репрезентация власти» с фигурой политика и его окружения – и теми же масками. Самоидентификации художника на выставке – сквозной мотив, Целков начинал с диалога с модернизмом и русским авангардом, писал в конце 1950-х себя a la Кончаловский или Лентулов, и он, Целков, переработавший на свой лад модернизм и создавший «ретромодернизм», будет откликаться на Пикассо, Леже, но обратится и к Рембрандту. По-своему.
Лицо – от противного – здесь сравнивают с иконой и не-ликом, оно обращается в маску, которую надевают и снимают, оно становится паттерном, заполняющим ячейки многоэтажек, его перевязывают веревкой, пересекают скрепкой, – агрессивные рожи, разошедшиеся и с европейской портретной традицией, и с искусством официоза, и с новым человеком, каким его видели представители «сурового стиля», не знают боли, никуда не деваются, становясь то ли наваждением, то ли попыткой избавиться от него. Это как бы персонажи, пусть и остраненные, пусть ставшие знаками, но эти персонажи, кажется, из вещного мира – недаром еще в 1960-х уже на уровне определений «Новое лицо» было тождественным «Портрету», но больше того, оба они тождественны «Натюрморту». Друг над другом оказываются «Натюрморт» и «Портрет» 1964 года: в первом за рожей парят две курительные трубки, во втором та же физиономия трубку курит, вот и вся разница. Живые не слишком отличны от мертвого, толпа от правителя, лица на «Групповом портрете с арбузом» – от тех, что появляются в «Тайной вечере». Нимбами «увенчаны» ученики, но тут они – толпа. Целков как бы отменил сущность портрета как трансляцию если не мысли, то движения внутреннего мира.
То, что когда-то было, например, с чеховскими героями, когда среда заела, у Целкова обращается в кошмарическую константу, душный ад. Потому его палитра состоит не из «природных», а неоновых или, по Целкову, «обжигающих» оттенков. Здесь то, чего как бы нет, но это «как бы нет» расползается, будто вязкая масса, на весь холст, с холста перетекая на следующий, – нет ликов, нет лиц, кроме масок-рож ничего не видать. За ними не видно ни неба, ни вообще каких-либо признаков окружающего мира. Мир схлопнулся до липкой толпы. Перефразируя слова Целкова, это лица прошлого, они же – непроглядного будущего.
