Марина Гайкович
Прощание Лоэнгрина. Фото Дамира Юсупова/Большой театр
В Большом театре прошла премьера оперы Рихарда Вагнера «Лоэнгрин» – второго спектакля из триады копродукции с нью-йоркской Метрополитен-оперой. Судьба третьего спектакля («Аида» Верди) – под вопросом: Питер Гелб, директор МЕТ, объявил о прекращении контактов с Россией.
«Я приехал к вам не просто так, а чтобы предупредить вас, что империя в беде. Мне ли вам рассказывать о враге, который так часто грозит германским землям с востока?»: 24 февраля, в день премьеры, слова короля Генриха Птицелова, которые в обычное время могли бы стать проходными, воспринимались с болью. Х ли век, когда правил Генрих, XXI или, как в спектакле, далекое будущее на неизвестной планете – худшее в человечестве неизменно.
Впрочем, режиссер Франсуа Жирар далекое постапокалиптическое будущее лишь обозначает: никаких примет его, кроме видеоряда взорвавшейся во время звучания вступления планеты, не обозначено. Так что весь спектакль можно было бы представить и в далеком прошлом. Что это за общество, чем оно живет, каким богам поклоняется, кого чтит – за кадром режиссерской мысли. Марионеточный хор то и дело раскрывает черные плащи: поет Генрих – зеленой подкладкой, Фридрих Тельрамунд и Ортруд – красной, Эльза, Лоэнгрин или речь идет о лебеди – белой. К концу пятичасового спектакля этот прием, никак не развивающийся, начинает вызывать лишь раздражение.
Сценография (Тим Йип) условна: амфитеатр на площади, где собирается народ, мы видим с разных ракурсов. Он дополнен стеной с овальным окном, и в первом действии оно сзади, во втором – будто сверху, так, что кажется, сначала мир видит вселенную (Бога), а затем – она смотрит на мир. Оттуда появляется Лоэнгрин, туда же и уходит. Кто такой Лоэнгрин – тоже тайна. Выглядит он в отличие от жителей Брабанда, закутанных в плащи, довольно прозаично: брюки, рубашка да новые ботинки. Трудно представить его хранителем Грааля, посланником небес, и постановщики зрителю не помогают.
Единственное преимущество этой декоративной постановки состоит в том, что она в целом не мешает слушать музыку, которая была исполнена, надо сказать, мастерски. Американский дирижер Эван Роджистер (музыкальный руководитель Вашингтонской национальной оперы) исполняет Вагнера и в немецких театрах, что говорит о признании его как специалиста. Не зря: Роджистер, что кажется самым важным, чувствует форму (пусть и не далась многослойная фактура), то самое бесконечное дыхание вагнеровской музыки, которое, в свою очередь, рождает чувство – экстатическое ли, мистериальное, трагическое или страстное.
Солисты раскрываются в ансамблевых сценах, причем только в тех, что завязаны на понятных чувствах. Грузинское меццо Хатуна Микаберидзе так чеканит глухие окончания в немецком языке, что словно выплевывает текст, отчего образ ее, полный презрения, усиливается, а женская хитрость, которой она манипулирует мужем, отдает чем-то колдовским. Собственно, колдунья она и есть – по либретто именно Ортруд заколдовала Готфрида, который вернется в финале. (Но, повторимся, неискушенному зрителю не понять, что за человек с крылом на платье возник на сцене. Тема лебедя режиссером практически не раскрыта, не считая белых плащей, в то время как Вагнер посвящает лебедю лейтмотив, то есть выделяет персонаж.) Фридрих в исполнении Мартина Гантнера вытягивает первые два действия: артист направляет действие, пытаясь раскрыть максимально полную гамму чувств персонала, которого часто играют как раз формально, как злодея. Фридрих в своем первом монологе – человек чести, далее – испытывающий сомнения в своих убеждениях, наконец, сломленный и поддавшийся амбициям. Сергей Скороходов (солист Мариинского театра поет на родной сцене эту роль давно, в том числе в ансамбле с Анной Нетребко) и солистка Большого Анна Нечаева – Лоэнгрин и Эльза – выразительнее всего звучат в ансамбле третьего акта, когда Эльза, несмотря на все доводы мужа, нарушает собственную клятву. Что и ведет к фатальному финалу, когда неизвестный герой отправляется в неизвестность.
комментарии(0)