Дарья Курдюкова
Картины художников, оказавшихся «за фасадом эпохи». Фото © Галеев-Галерея
«За фасадом эпохи» – выставка, снова и снова напоминающая о том, что сделай шаг в сторону от хрестоматийных имен авангарда, попадешь в мир недоисследованный, разнообразный с точки зрения художественного материала и часто трагичный. Проект, сделанный кураторами Лилией Мороз и Еленой Желудковой, Галеев-Галереей и Музеем архитектуры вместе с наследниками художников 1920–1930-х годов, посвящен памяти ушедшей 20 лет назад Ольги Ройтенберг, исследователя, которая вернула из забытья истории многие имена и книга которой «Неужели кто-то вспомнил, что мы были…» остается вехой в искусствознании.
Некоторые работы попали в музеи, другие хранятся в семейных архивах, при этом были художники, от которых не сохранилось почти ничего. Многих из этой плеяды представляют на коллективных выставках, некоторым повезло с персональными показами, как, к примеру, Борису Голополосову, о котором недавно рассказывала Третьяковка (см. «НГ» от 27.03.19) и издала каталог с архивными документами. Несколько работ с той выставки экспонируют и теперь, а в одной из витрин выложены его карандашные автопортреты с оборота медкнижки. Это 1940-е годы, там с одной стороны пометы о расширении вен, а с другой – «раскадровка» с фиксацией своего облика как отражения своего состояния. Современный и для сегодняшнего искусства прием. Роман Семашкевич был арестован и репрессирован в 1937-м по сфабрикованному делу, его живопись конфисковали, и хотя имя это сегодня не назовешь неизвестным, о наследии судить довольно трудно – слишком мало уцелело. Вослед вангоговским он написал своих «Едоков картофеля», не цитируя первоисточник, но вступая с ним с диалог фактурной, тревожной монохромной живописью.
Соломон Никритин, Меер Аксельрод, Константин Чеботарев, Георгий Ечеистов, Сергей Романович, Антонина Софронова, Баки Урманче – неплохо известные и широкой публике имена. С Анатолием (Товием) Гусятинским, Георгием Павильоновым и десятками других дела обстоят куда хуже, некоторые из них выглядят практически открытием, и даже краткие биографические справки и цитаты из воспоминаний здесь кажутся равнозначными собственно работам.
Написанный в 1937 году темперой эскизный автопортрет Гусятинского будто создан иной рукой, нежели его известная и по книге Ройтеберг «Композиция с лодкой» 1920-х: синяя вода, по которой скользит крохотная лодка, вдруг совершает крутой поворот, обратившись в очертания арки, в которую вписано чье-то огромное снулое лицо. Кульбиты пространства и масштабов, контрасты синего и желтого помножены на почти скульптурную, в неоклассическом духе осязаемость лица: как раз в 1920-х Гусятинский увлекся живописью Василия Шухаева и Александра Яковлева. Потом, правда, попал во ВХУТЕМАС к Фаворскому, но пробыл там недолго из-за тяжелой формы туберкулеза.
Линии на женском портрете у Раисы Флоренской вихрятся, в них вполне можно узнать влияние Василия Чекрыгина и общества «Маковец», а вот когда сестра Павла Флоренского в конце 1920-х писала «Брошенных» маслом по холсту, кажется, будто делала это акварелью или даже пастелью: светлые тоненькие силуэты, вообще ощущение свечения холста как главного мотива – контрапункт темы и формы. «Земное живет иной жизнью», – писал о ее работах игумен Андроник, внук Флоренского. Земное ушло в иную жизнь рано, художница умерла от чахотки в 1932 году в 38 лет. «За фасадом эпохи», где, по словам кураторов, многое показано или совсем впервые, или после 30-летнего перерыва, прошедшего с экспозиции «Московские художники. 1920–1930-е годы», – выставка о судьбах. Мозаика из преимущественно простых живописных и графических мотивов – портреты, пейзажи, семейные сценки, натюрморты – и начинавшая вроде бы идти в гору биография, учеба-заказы, сплетения судеб резко обрываются. Павильонова в 30 лет унес рак сердца, Николай Прокошев умер от туберкулеза в 33, на фронте погибли Лев Зевин, Сергей Маркин, Сергей Эйгес… Проект о том, сколько всего могло бы быть. И сколько всего есть, если сойти со столбовой дороги искусства.
комментарии(0)