Марчелли вступил в борьбу с Арбузовым

Сценография спектакля сделана в технике дриппинг-театр. Фото Елены Лапиной/Театр им. Моссовета

В Театре имени Моссовета нынешний сезон – предъюбилейный, и театр не скупится на премьеры – выпускает каждый месяц. Отдельное внимание, безусловно, постановкам Евгения Марчелли. Хотя режиссер занимает пост худрука уже второй сезон, именно текущий для экс-руководителя Ярославского театра – период заявления о себе на столичной сцене.

Евгений Марчелли остается верен себе: репертуар подбирает, как и прежде, опираясь на проверенную классику, но в зрительских жанрах. «Фрекен Жюли» Августа Стриндберга – летняя премьера на Сцене под крышей (см. «НГ» от 27.08.21), теперь – «Жестокие игры» Алексея Арбузова на Большой сцене, хотя, казалось бы, история тоже камерная. Но режиссер вместе с равноправным в этой постановке соавтором – сценографом Анастасией Бугаевой дает пьесе визуальный размах и переносит действие в наши дни. Помогает ли это захватить многоярусный зал? Отнюдь.

Сцена затянута фотополотном, его будут медитативно заливать красками. Главный герой арбузовской драмы Кай Леонидов (Митя Федоров), мальчик с «заледеневшим» сердцем, теперь фотохудожник. Его товарищи Никита (Антон Поспелов), спортсмен и университетский отличник, и Терентий (Иван Расторгуев), участник самодеятельности, к несчастью, актуальных занятий не обрели. А наверное, стоило бы, потому как рассказывающий взахлеб о конкурсе самодеятельности, а не, к примеру, стендапе 20-летний парень тут же раскрывает все карты режиссера. Эмоционального, психологического или социального контрапункта с пьесой, которая является точным слепком своего времени (написана в 1978 году), режиссер не выстраивает. А на полном серьезе – даром что сделаны значительные купюры текста – выводит героев из социально-бытового контекста в условное пространство, словно не замечая, что их речь неизменно тянет всю историю в очень конкретную эпоху. В сочетании с приметами нового времени архаизмы и вовсе вызывают хаос. Как результат, весь спектакль публика наблюдает борьбу драматурга с режиссером.

Насколько Марчелли хочет осовременить пьесу формальным способом, одев героев в актуальные цвета и фасоны, ужесточив их мотивации, ярко впустив эротику, выставив на сцене мебель из «Икеи», сократив излишне наивные и морально устаревшие речевые обороты, настолько Арбузов отчаянно сопротивляется. И дело даже не в том, что шоколадка в руках провинциальной нимфетки Нели (Екатерина Девкина), которая своим вторжением переворачивает жизнь молодых людей в московской квартире, остается купленной за рубль пятьдесят, а мать сутками ищет ее в столице через адресный стол. И не в том, что если и заходят разговоры на общественно-политические темы, то только про атомную бомбу. А в том, что и сам арбузовский конфликт плотно завязан на времени. Антитеза бессмысленной и бесплодной жизни горожанина и жизни тайги, человека в реальном труде, сегодня требует новой акцентуации (возможно, пьесы-ремейка или пьесы по мотивам, которые сейчас в изобилии пишутся) или же, напротив, нарочитого ретрожанра. Как и то, что дети послевоенного поколения во времена застоя отчаянно пытались разобраться в причинах разлома семьи, а значит, внутреннего распада государства. И их меланхолию переводить в пусть и злободневную погруженность в депрессию, а вечные вопросы к «отцам» – в психоаналитическую тенденцию нашего времени во всех бедах обвинять детские душевные травмы кажется поверхностным ходом.

Игра в модную актерскую обнуленность (прием для Марчелли – с чужого плеча) выливается в пародию, а действительная пародия – в фарс. Потому так ярко выстреливают эпизодические бенефисные выходы заслуженных артистов в роли родителей «потерянных» детей. Допотопного, виноватящегося отца Терентия – Виталия Кищенко, холеного отчима Кая – Александра Яцко, растерянной матери Нели – Ларисы Кузнецовой. Боязнь показаться немодным и несовременным в столице и Евгения Марчелли делает таким «отцом», который хочет стать своим на вечеринке зумеров.

Досадно, но спектакль при всех его визуальных задумках, которые, однако, не поражают, хотя, судя по всему, стремились к этому, затушевывает и то, ради чего пьеса и была взята к постановке. Нравственную проблематику. Спрямленность психологических реакций и нюансов, неточность и порой грубость интонаций, поставленных режиссером артистам с намерением придать современного цинизма арбузовскому простодушию и мелодраме, не дают толком услышать и увидеть драматизм человеческих отношений. Их нечуткость и обыденную жестокость. В атмосфере предельного эгоцентризма не жалко уже никого, но хватает ли этой мысли на два с половиной часа сценического действия и зрительского сопереживания?