Наталья Савицкая
Весной Сергей Газаров собирается поставить микс из чеховских «Лешего» и «Дяди Вани». Фото агентства «Москва»
О потере смыслов в театрах, почему артисту надо уметь делать все, а еще о политике и друзьях-актерах обозреватель «НГ» Наталья САВИЦКАЯ поговорила с художественным руководителем двух театров – «Прогресс Сцены Армена Джигахраняна» и театра Сатиры Сергеем ГАЗАРОВЫМ.
- Сергей, недавно смотрела фильм о вас. Вы там рассказываете о своем детстве… Ведь ничего же не предвещало, что вы окажетесь здесь? Или не так?
- Мое детство было похоже на итальянские фильмы Феллини. Я был, наверное, каким-то фруктом… Не овощем, фруктом. Таким кудрявым мальчиком с пухлыми щечками, за которые меня все теребили. Этакий «витаминчик» в беззаботности. И в солнечном Баку меня передавали из рук в руки бабушкам, дедушкам, тетям, дядям... Никто из них даже особенно не заботился о том, как я учусь. «Как там мальчик учится?» - «Как учится? Плохо!» - «Ничего! Главное, чтобы в футбол хорошо играл»! Вот такие параметры взросления.
Когда я думаю о своем детстве и над этим поворотом судьбы, который привел меня в итоге в точку, в которой нахожусь сегодня, то понимаю, что все случилось с моим приходом на курс Олега Павловича Табакова. Он смог как-то нейтрально внедриться в мою душу и ненавязчиво, бесстрастно говорить со мной обо мне. Причем, всегда соотносительно моего возраста. В разные времена - а я общался с ним до самой его смерти – он говорил со мной по-разному. И я даже подозреваю, что если бы я поступил на курс к кому-то другому, то, возможно, и не было бы такого крутого перелома. Потому что два моих состояния «до» поступления и «после» — это как два кадра, совершенно не монтирующиеся друг с другом. Но… детство мое было прекрасным. Потом, когда я воспитывал своих детей, понимал, что делаю те же самые ошибки, что делал мой отец. И тоже позволял им больше, чем нужно было, из-за любви к ним. Но потом как-то взял себя в руки, отрихтовал эту ситуацию. И ребята получились прекрасные.
- Как вы думаете, что вы взяли от вашего учителя?
- Все. В том числе в режиссерской работе желание докопаться до самых глубинных причин. Я также говорю ученикам: «Когда берете пьесу, ищите в ней неудобные вопросы». Приступая к какому-то материалу, я всегда вспоминаю Олега Павловича. Это тот самый случай, когда есть учитель и ученик, это целая философия, тонкая настройка. Так же, уверен, думает Женя Миронов, Володя Машков, Сережа Безруков… Они не могут по-другому думать. Мы – то, что заложил в нас Табаков.
- Напомню про 1991 год. Московская театральная публика стремится в «Табакерку» — там дают «Ревизора». Режиссер Сергей Газаров, выпускник первого курса Олега Табакова в ГИТИСе. Это ведь была ваша первая режиссерская работа в театре?
- Да, я предложил тогда Олегу Павловичу разрешить мне сделать спектакль. И он пошел навстречу. Он вообще стимулировал нас к этому. Я на самом деле сегодня жду того же, что кто-то из ребят подойдет ко мне и скажет: «Хочу поставить спектакль!». Даже вижу нескольких ребят в своей труппе, которые уже ведут себя как режиссеры на сценической площадке. Но они пока молчат, не спешат со своими предложениями. Не решаются.
- А вы копируете стиль общения своего учителя? Манеру общения?
- Не копирую. Она для меня естественная, органичная, я с ней живу. Временами ловлю себя на мысли, что есть что-то похожее на то, как с нами общался Олег Павлович. И этому я рад на самом деле.
- Когда вы перечисляли имена своих коллег по Табакерке, я вдруг осознала, что ведущие московские театры возглавили ученики Олега Павловича. Пришло новое поколение руководителей. Пришла смена шестидесятникам. С чем идете? Сразу извините за пафос - с какой миссией идете?
- Для меня это не пафос. Это суть вопроса. Давайте я начну с того, что меня не устраивает в этой жизни. Закостенелость. Мы покрылись скорлупой. Закальцинировались. Мы перестали что-что хотеть, двигать, развивать и конфликтовать. Без конфликта нет ни одной пьесы. Но почему-то есть спектакли, с которых я ухожу с нормальным пульсом, 60 ударов в секунду и даже без испарины. В этих спектаклях нет конфликтов. Там нет жизни. И мне не нравится это катастрофическое исчезновение живого в нашем театре. Мы научились подменять чувства. Мы все заменили. Кожу на кожезаменитель, живых актеров в кино на цифровых. Мы пока не заменили самого человека, но и его скоро заменим. Придет эта «светлая голова», которая начнет клонировать людей. В театре дефицит живого ощущается сильнее всего. Потому что люди приходят сюда как раз за тем, чтобы чувствовать жизнь. Зритель понимает, чего хочет от театра, но не может сформулировать это вслух, но я уверен, в подсознании у него именно это – ожидание, что что-то рванет в душе.
Так вот, я пришел в руководители, чтобы возвращать смыслы. Всегда всех интересует в театре человек. Мы приходим смотреть на человека. У меня вся программа, которую я себе уже нарисовал, и здесь, и в Театре сатиры об этом.
- Несете смыслы «табакерки»?
- Я сам родом из живого театра. «Современник» и «Табакерка» создавались как театры, которых бы не затрагивала косность театральной системы. Зарождались они именно в протесте против «мертвечины», осваивая и еще больше развивая метод Станиславского. Создавались как бы в противовес монументальному, большому театру, большим сценам, где хрустальные люстры, все в бархате, мощные декорации. А тут всего этого нет – есть голые стены и актер на сцене. Получится ли у него увлечь зрителя на три часа? Вот главный вопрос! Вот у нас в «Прогресс Сцене» сейчас появился спектакль - «История любовная» по Ивану Шмелеву. Спектакль с молодыми актерами, которых я набрал этим летом, в том числе из Школы Табакова. Это история про кадетов, им по 14-15 лет. Режиссер Виталий Салтыков прекрасно справился с материалом, и актеры замечательно играют. Они все молоды и у них нет ничего, чем можно было бы прикрыться: ни мастерства, ни опыта, они только что со студенческой скамьи. Откуда что брать, чтобы держать зрителя? Только изнутри. Это лучшее время в жизни артиста. Когда он еще ничего не умеет делать и берет все изнутри. В театрах сегодня редко встретишь такое, разве что на дипломных спектаклях или в молодежных театрах, где ребята собрались из-за идеи.
- За вашими плечами более ста киноролей. Много ярких. О каждой можно говорить отдельно. Меня поразила ваша роль в фильме «12». Вы там виртуозно владеете ножом!
— Это как раз то, чего я хочу добиться от своих артистов. Говорю, например: «Если у тебя по ходу пьесы танец, ты что же, ждешь, что я тебя за ручку к учителю танцев отведу? Учись танцевать сам. Сегодня масса возможностей. Найди учителя. Ты все в спектакле должен делать сам. Это твоя работа».
В картине «12», где предполагался этот трюк, я попросил Никиту Михалкова перенести съемку эпизода на самый конец съемок. Хотел его сыграть сам. И вот каждый день на протяжении двух месяцев ходил с ножом в кармане и тренировался.
- То есть, эта виртуозность не с детства?
- Что вы! Я же сказал, я рос в солнечной беззаботности. Трюк с ножом случился после двухмесячных тренировок.
- Вы просто трудоголик.
- Но это же часть профессии актера. Я хочу, чтобы молодежь это поняла. Чтобы они сами все делали, а не компьютер.
- Обратимся к драматургическому материалу, который вы отбираете... Вы явно тяготеете к золотому 19-ому веку. Это выбор памяти? То, чему вас учили когда-то? Например, ваш «Балалайкин и Ко». Сразу же вспоминается знаменитый спектакль Товстоногова, в котором и вы, кстати, играли. Второй момент: Салтыков-Щедрин писал свои очерки в период после отмены крепостного права, упомянутый спектакль поставили в период после оттепели. Сегодня мы в пандемии. Общество в состоянии конформизма? Вы поймали настроение народа?
- На мой взгляд, этот спектакль не привязан ко времени, к брожению умов, ошибкам властей.
- Сатира на все времена, как говорил Салтыков-Щедрин?
- Нет, и не в сатире дело. Я раскопал там другое. Я не специалист в политике. Меня интересует всегда человек. У меня ощущение, что Салтыков-Щедрин пишет о русском человеке. И его постоянном состоянии – всем и всегда «годить». От рождения и до взросления я слышал это. Мы не жили, а все время выживали. У нас все время были и есть «временные трудности».
- Как там у автора – «надобно победить в себе буйство духа»?
- У нас ведь с вами есть друзья. У вас, у меня. И называются они - наши страхи. Мы с ними советуемся, они нас подталкивают к чему-то, мы с ними дискутируем, ругаемся, мы с ними живем. Мало кто признается в этом. Человеку кажется, что он делает это все сам. Как там говорит нейролингвист Татьяна Черниговская? Что это еще очень большой вопрос, кто управляет мозгом. Мы им, или он нами. Мне интересен человек. С его страхами, сомнениями и выживанием.
Мы сделали принципиально иную версию пьесы Сергея Михалкова «Балалайкин и Ко». Именно так, что она разворачивается в сторону поступков человеческих. Мы же куда-то идем, едем, договариваемся с кем-то, а там у нас сидит этот «подлец» (мозг) и что-то нам нашептывает. Мне кажется, это как раз то, что сознательно закладывал в этом произведении гений Салтыкова-Щедрина.
Я обожаю эту мощнейшую фундаментальную драматургию 19 века, которая может прожить столетия. Она многоярусная и глубокая. Я думаю, если сегодня начинать делать спектакль по классике, то надо спросить себя сначала - зачем? Хорошие постановки до меня были? Да. Плохие были? Были. Я могу что-то добавить к тому, что уже сказано? Ведь сегодня просто поставить спектакль с хорошими артистами, красивыми декорациями по хорошему тексту - уже неинтересно. Надо взять пьесу и сказать через нее свое. Тогда эта вещь тебя взрастит. Даже если будут ошибки, все равно останется момент каких-то внутренних поисков.
- Обычно режиссер, приходя в театр, планирует поставить пьесу, которая когда-то его сильно поразила. Вот вы пришли, ваш выбор каков?
- Практически весь Шекспир. Еще я обязательно будут делать «Голого короля» Шварца. Для меня это не сказка, а буйство красок и эмоций! Я вообще люблю праздник на сцене. И есть одно решение, оригинальное и простое одновременно – это Чехов. Я его пересмотрел везде и понял, что читать его интересно. А вот спектакли смотреть – не всегда. Все какой-то он там пластмассовый. Весной я буду ставить необычного Чехова. Спектакль «Дядя Жорж». Материал я «смонтировал» из двух пьес - «Лешего» и «Дяди Вани». Зачем? А мне так никто и не ответил, почему Чехов написал «Дядю Ваню» после «Лешего». Никто. Всех терзал. Никто не ответил. А ведь, согласитесь, очень интересный вопрос. Я не поменял ни одной запятой, ни одной буквы из чеховских пьес. Посмотрим, что из этого выйдет…
- Немного уйдем от творчества в сторону театральной политики, которую проводит государство. Например, попытки отрегулировать репертуар в театре. Подстегнуть или ограничить выбор в пользу патриотического. Вообще, нужно ли стимулировать театр ставить спектакли на какие-то темы, как об этом бредит душа чиновника?
- Никто внятно вам на это не ответит. У каждого своя свобода. Кому-то она нужна для творчества, а кому-то нет. До того, как у нас сменился общественно-политический строй, сколько было разговоров о свободе. У нас в театре намекали на кого-то интонациями, походкой, цитатами. А потом все изменилось, люди получили свободу и театр начало трясти. Во всем пытались искать и, удивительно, что умудрялись находить, политику. Даже в Чехове ее находили! Но ведь так недалеко и до абсурда. А вот другой пример. Булгаков долгое время находился под личным давлением Сталина. И сумел написать «Мастера и Маргариту». Думаете получилось бы у него написать «Мастера…» без давления, где-нибудь в тихом Брюсселе? Большой вопрос. Когда мы говорим, что «голь на выдумки хитра», мы зрим в самый корень нашего «я». Когда нас загоняют в угол, мы почему-то раскрываемся такими качествами, о существовании которых даже не подозревали. Они были в нас, но они спали, поскольку в них не было нужды.
- Как вы относитесь к тому, что некоторые артисты идут в политику? Вот, например, Владимир Машков вступил в «Единую Россию».
- Не все артисты идут в политику. Идут те, кто чувствует, что могут что-то исправить в существующей ситуации. Когда Николай Губенко стал министром культуры, то многое изменилось тогда для театра. Актер в политической жизни страны — это нормальное явление. Главное, чтобы искусство при этом было свободно от политики.
- Хочу спросить вас про театр Сатиры. Это не двоевластие – президент и худрук?
— Это счастье. Счастье быть под таким президентом. Упускать Александра Анатольевича из театра никак нельзя. Это будет самая большая ошибка, которая могла бы случиться в этом театре за 100 лет. Ширвиндт всегда скажет так, что больше уже ничего не понадобится говорить. У него такой склад ума, что любую историю он способен развернуть под совершенно иным ракурсом. Только остается удивляться, как сам до этого не догадался! Он большой артист, большой человек, с которым просто хочется быть рядом. Поэтому Ширвиндт должен быть всегда с нами!
комментарии(0)