Поверженный полет от модерна к модернизму

Демон – самый известный образ кисти Врубеля. Фото агентства «Москва»

Врубелю были посвящены лишь две масштабные выставки, в 1921-м и в 1956 годах, камерный показ в Третьяковке конца 1990-х сейчас упоминают, но в расчет не берут. Кураторы – Ирина Шуманова от Третьяковской галереи и Аркадий Ипполитов от Эрмитажа – на трех музейных этажах объединили более 300 картин, рисунков, майоликовых произведений из 9 музеев и 8 частных коллекций. Архитекторы Сергей Чобан и Александра Шейнер первую часть демонианы «Михаил Врубель» превратили в прорезанную окнами ячеистую структуру, видимо чтобы показать непрерывность врубелевских поисков-метаморфоз, – и замкнули вторую часть, начинающуюся 1902 годом, в черно-белые павильоны.

Консерватор Стасов причислял Врубеля к декадентам – всё-то он исковеркает, всё как в больнице, всё «выдумки и уродливый каприз». Новатор Бенуа записывал Врубеля в декаденты, ведь тот «чрезмерно изыскан» и «слишком тонок», это декадентство того же толка, что когда-то было в пламенеющей готике, в Тьеполо и Ватто, в романтизме.

Судьба Врубеля, возможно, даже интереснее его живописи, когда та показана в таком объеме. Во всяком случае, творчество неотделимо от биографии. Из киевских росписей, из увлечения Эмилией Праховой, из союза с Надеждой Забелой постепенно выкристаллизовывается образ Демона, переплетенный с образами серафимов, пророков, царя Давида, Христа, как, впрочем, он переплетен с «Сиренями», Снегурочкой и т.д. Ирина Шуманова в каталожной статье указывает, что ангельское начало у Врубеля связано с Забелой, демоническое – с Праховой. Из знакомства с Мамонтовым (устроенным, к слову, Серовым), из вхождения в Абрамцевский художественный кружок выросли, в частности, технические эксперименты с цветом майолики, пригодившиеся в колористических изысках «Демона поверженного». Из вхождения в круг мирискусников (увы, этот сюжет, достойный отдельного раздела, сейчас им не стал) получится довольно внушительное присутствие врубелевских работ (29 произведений) на организованной в 1906-м Дягилевым парижской выставке «Два века русской живописи и скульптуры». Той самой экспозиции, где, по воспоминаниям Судейкина, врубелевские работы якобы изучал Пикассо. Историк искусства Михаил Алленов писал, что критика 1910-х ретроспективно восприняла Врубеля как «отброшенную назад тень кубизма».

Даже синий цвет, в 1890-м лазурью струившийся в «Демоне сидящем», в 1900-х глухо откликнется синими карандашными рисунками, а главное, тем, что именно так называемая синяя комната в психиатрической лечебнице успокаивала художника.

Ретроспективу открывает не «Демон», не «Гадалка», а «Царевна-Лебедь» (выбор был между тремя этими работами) – по словам кураторов, как символ метаморфоз, столь значимых для врубелевского творчества. Но воспринимается это сказкой, вхождением во врубелевский мир через образ гармоничный и почти избитый. Вообще выставку лучше воспринимать как work in progress, огромное длящееся произведение, где по принципу тех самых трансформаций – по словам Шумановой, «открытой формы» – многое друг в друга перетекает и важен сам процесс поиска (в который входят и эскизы, и переделки, и надставленные работы). Иначе экспозиция рискует задавить объемами (хотя Врубель их выдерживает) и ощущением, что они все же превалируют над кураторскими сюжетными линиями. Эти линии, удачно сопровождаемые подробными комментариями и словами современников, – «Демон», «Мамонтов. Москва. Модерн», «Портрет жены художника», «Духи живописи», «К истокам стиля», «Театральный и сказочный род», «Власть над формой», «Больше чем живопись…», «Безумие как инакомыслие», «Возвращение», «Автопортреты. Последний взгляд». Строго говоря, линий меньше: трансформации образов и взаимоотношения с Забелой-Врубель. Выставка показывает символиста, предтечу модерна, романтика – если брать романтизм как образ мысли – на пути к модернизму. Через новый язык и синтетическое понимание формы произведения.

И речь не только о том, что Врубелю подвластны и книжная иллюстрация, и монументальные панно для особняков, и скульптура, и майоликовый камин «Микула Селянинович и Вольга», тоже род монументальной пластики. Сама кожа, плоть этих произведений, с появлением граненых форм в «Демоне сидящем», со «сломанной» фигурой «Демона поверженного», с тем, что само это полотно, вероятно, надставлено, как надставлены многие графические работы художника, с тем, что в эскизе с головой Демона Врубель лепит форму, как высекает в камне, оставляя «зазубрины», с тем, как в живописи он не боится ни «недописать», ни смазать контуры и «стереть границы», ни «гранить» живописную фактуру мастихином, – показывает слом художественного языка. В лучших врубелевских вещах ощущение незавершенности, кажется, проговаривается о том, что художник не мог поверить, будто форма может остановиться, застыть, отделиться от создателя (а вопрос «смерти автора» – уже из XX века).

1902 год – рубежный: переделки «Демона поверженного», то становившегося страшным, то вновь обретавшего красоту, сломили художника. Клиники, смерть сына, потеря зрения в 1906-м. То, как безумие то сжимало Врубеля, то ослабляло хватку, видно в рисунках второй части выставки. Рубленые, будто в детских набросках (но и с экспрессией, словно у Шиле), линии сменяются дотошной проработкой каждой ветки в зимнем пейзаже, каждого листа в узоре одеяла. В последние годы он нарисует пастелью Забелу, и эта вещь невольно предвосхитит экзистенциальную образность портретов Джакометти, а двусторонние карандашные рисунки с «Раковиной», обрамляющие теперь знаменитую «Жемчужину», вплотную приблизятся к абстракции. Врубель радикально для своего времени уравнял в правах «что» сказано с тем, «как» это сделано, и кто знает, куда бы он мог пойти дальше.

Для тех, кто подустал от сказки о Врубеле, от его порой становящегося несколько слащавым идеала красоты, этот графический раздел – решающий. Обратная сторона экстатического эстетизма, фирменных волооких очей, пряток в сирени, полетов над бездной, создания видений, которые не только бесконечно пытаются усовершенствовать сами себя, не только стремятся выйти за собственные рамки, – сами себя убивают, не прекращая трансформироваться, ускользать, обрушиваться в пропасть. n