Обаятельный убийца из Швейцарии

Вера Воронкова в образе Патриции воплощает натурального дьявола. Фото агентства «Москва»

Камерная сцена Театра имени А.С. Пушкина открыла новый сезон спектаклем «Швейцария» в постановке Татьяны Тарасовой. Известная за рубежом пьеса современного австралийского драматурга Джоанны Мюррей-Смит впервые пришла на профессиональную российскую сцену и привела зрителя в замешательство. Фабулу можно описать одним предложением, активного действия почти нет, а героиня отталкивает настолько, что вызывает отвращение и страх. Однако так будет казаться, если сюжет воспринять буквально и не учесть, что постановка строится на изысканной режиссерской игре со зрителем, которая в финале выводит произведение из бытовой проблематики на почти метафизический уровень.

Внешний конфликт заключается в споре маститой писательницы и агента из нью-йоркского издательства: он приехал в Альпы, чтобы уговорить звезду взяться за новый роман. У героини есть реальный прототип – американская писательница Патриция Хайсмит, автор детективов про обаятельного убийцу Тома Рипли. Вся первая половина выглядит как словесная перепалка между литературным монстром и растерянным сопляком. Вера Воронкова в образе Патриции воплощает натурального дьявола, но дьявола до боли женственного, несмотря на мужские брюки и растянутый свитер. Героиня упивается своим внутренним уродством, не скрывая надломленности. Жестокость матери и отчима не оставила от ее детства камня на камне, но именно душевные раны делают ее героиню живой, неповторимой и такой чувственной.

Герой Федора Левина тоже совсем не так прост, он искусный притворщик, и актеру отлично удается передать эту двойственность. Стерпев пулеметную очередь колкостей, Эдвард все же добивается снисхождения. Он идет на хитрость и, чтобы задобрить Патрицию, дарит ей боевой нож Боба Дозьера. Сталь с зеркальной полировкой завораживает писательницу, для нее оружие сравнимо с полотнами Ван Гога или Модильяни – это «красота, которая способна снести кому-нибудь голову». Она соглашается подписать «чертов контракт» и даже шантажирует гостя, заставляя его к утру придумать способ убийства – а для заключительного и самого громкого романа оно должно быть поистине элегантным.

Если продолжить смотреть в том же направлении, можно попасть в тупик, потому что Эдвард все больше и больше будет становиться похожим на Тома Рипли, пока вовсе не заговорит с Патрицией от его имени. Но разгадку следует искать в другом измерении. Спектакль начинается с того, что на трех больших экранах проецируется, как издалека, сквозь лес, на зрителя идет высокий молодой мужчина. Он подходит настолько близко, что его лицо расплывается (мультимедиа – София Набока, Полина Набока). Затем возникают своеобразные «телевизионные» помехи – и через мгновение на сцене появляется Эдвард. Можно предположить, что так показан его путь к швейцарскому дому писательницы, но на самом деле экраны – это сознание Патриции. Каждый раз, когда она пытается сочинять детектив, включаются видеопроекции, а когда не видит сюжетного поворота, сигнал прерывается. В эти магические моменты из пустоты доносятся три коротких фортепианных звука (саунд-дизайнер Ольга Пелевина). Отрывистое повторение одной и той же ноты в верхнем регистре говорит о том, что сейчас автор создает новый, художественный мир.

Патриция просыпается ранним утром в своем кресле после похмелья. На ее столе и под ним покоятся десятки пустых стаканов и бутылок ирландского виски (сценография – Ольга Галицкая). Пока она дремала, на экране шагал мужчина – значит Эдвард и есть Том Рипли, он всего лишь фантазия сонной писательницы, но такую фантазию легко спутать с реальностью. Об этом он скажет и сам, уговаривая Патрицию работать. Автор попадает в собственный роман, который складывается у нее в голове: к ней в дом приходит убийца под видом агента, вместе они думают над книгой, в финале которой герой убивает старуху, живущую в Швейцарии. Старухой из их детектива оказывается сама Патриция, Том должен заколоть ее тем самым ножом Боба Дозьера. В ослепительном луче он берет свою бездыханную жертву на руки и сажает в кресло, после чего закуривает сигару – как в последней, минуту назад сочиненной им сцене.

Патриция была уверена, что в жизни писателя есть лишь одна неувядающая любовь – ее литературный герой, но при этом герой есть не что иное, как часть личности писателя. Патриция убивает себя собственным искусством. В ее понимании любовь связана с убийством, а убийство дает возможность ощутить всемогущество: «Высшая власть человека – остановить жизнь. Отнять то, что Бог сотворил». Следуя такой логике, высшей художественной правдой для писателя, уничтожившего тысячи персонажей, будет самоубийство. В этом и есть трагедия Патриции, но трагедия, как изрекает героиня, придает человеку фактуру – что блистательно и показала Татьяна Тарасова в новой постановке.