«Онегин» для Ленина

Фото предоставлено пресс-службой проекта

Ежегодный августовский опен-эйр проводится Минкультом Подмосковья с 2016 года – в его орбиту вовлечены древние русские города Московской области, сохранившие значимые исторические памятники архитектуры, которые в известной степени выступают живыми декорациями для музыкального праздника. Дмитров, Коломна, Серпухов и Сергиев Посад уже не раз встречали на своих площадях спектакли столичного театра «Геликон-опера» - постоянного участника фестиваля: собственно постановки русских опер («Борис Годунов», «Царская невеста», «Алеко», «Мазепа») этого коллектива и составляют суть фестиваля. «Геликон» начал свои опен-эйры в 2014-м в московском Коломенском, а чуть позже инициатива была подхвачена в области и был придуман целый фестиваль.

Глава подмосковского Минкульта Елена Харламова утверждает, что проект «уникальный и для Подмосковья, и для всей России». С последним, конечно, согласиться трудно – достаточно вспомнить петербургский фестиваль «Опера – всем» или тюменский «Лето в Тобольском кремле», оперные спектакли, показываемые в разные годы у стен Святогорского монастыря в Пушкинских Горах или Успенского монастыря в Тихвине, в Выборгском замке или в Астраханском кремле. Однако для Подмосковья, конечно, фестиваль является значимым событием – несмотря на то, что в Москве работает пять оперных стационаров, живой оперой жители «замкадья» не избалованы. Фестиваль стабильно вызывает живейший зрительский интерес, тем более, что вход на него свободный, и каждый желающий может приобщиться к великому искусству.

В этом году «Геликон» показал «Евгения Онегина» в Серпухове, Дмитрове и Сергиевом Посаде: финальный аккорд поставили на Красногорской площади «русского Ватикана». Это уникальное место словно создано для масштабных художественных акций, вобравшее в себя знаковые черты типичного российского города, что столичного, что провинциального, – его окружают мощные стены древней Лавры и торговые ряды в псевдорусском силе, тут же памятники – новодельный Сергию Радонежскому (2000 г.) и старейший в России вождю мирового пролетариата (1925 г.). Владимир Ильич оказался одним из «зрителей» геликоновского спектакля, знаменитым прищуром будто оценивая происходящее на временно возведенной сцене.

А оценить было что – скорее всего как раз Ленину спектакль Дмитрия Бертмана пришелся бы по душе. Для фестиваля театр возобновил стародавнюю постановку 1990-х годов (сейчас в репертуаре есть другой «Онегин», образца 2015 года), которая и в те-то годы тотального отторжения всего советского смотрелась странно, а сегодня, когда в моде ностальгия «по России, которую мы потеряли», она прямо-таки красноречиво выбивается из мейнстрима.
Перманентный геликоновский стеб здесь достигает своего апофеоза: кажется, что спектакль делал пролеткультовец 1920-х, главной целью которого было всячески дискредитировать, высмеять дворянское общество пушкинской поры. Отношения в доме Лариных больше напоминают разборки в советской коммуналке – манерами и изяществом тут и не пахнет: обе сестры и мамаша глупы и невоспитанны, няня держит себя управдомом а ля Нонна Мордюкова, крестьяне вечно пьяны – поллитры беленькой им раздает сама мадам Ларина. Не лучше и гости – напыщенный, но совершенно лишенный столичного лоска Онегин, пародийный Ленский, лишь чисто внешне – костюмом и черными кудрями до плеч – напоминающий хрестоматийный образ, а на поверку оказывающийся кривляющимся истериком, к тому же еще и с не устоявшейся сексуальной ориентацией: свои предсмертные строфы («сердечный друг, желанный друг, приди, приди, я твой супруг») он обращает Онегину. Конечно, Пушкин с иронией относился к провинциальному обществу своего времени, но Чайковский-то нет – его лирические сцены полны нежности и ностальгии по уходящему с исторической сцены дворянскому миру, его музыка искренняя, восторженная, щемящая, но никак не сатирическая.

Для неокрепших оперных вкусов подмосковных жителей геликоновское прочтение оказалось большим сюрпризом и немалым испытанием. Ироничные взгляды, ухмылки и смешки, покачивание головами, возбужденные перешептывания можно было видеть в публике не раз. Конечно, итоговый прием был все равно позитивным – аплодировали стоя, поскольку искусство воздействует кумулятивно: изящные декорации, красивые аутентичные костюмы, наконец, великая музыка в итоге смягчают актерско-режиссерскую эксцентрику. Однако областному Минкульту стоило бы точно знать, что именно покажут его «пастве», а также то, что в других московских театрах идут куда менее экстравагантные версии оперы Чайковского, и на «Геликоне» свет клином не сошелся.

А еще фестивалю есть куда совершенствоваться в техническом плане. Акустика – больное место всех российских представлений под открытым небом. В этот раз с подзвучкой было не плохо, но небезупречно – голоса были слишком выведены вперед по отношению к оркестру, из-за чего последний звучал лишь неуверенной тенью себя самого. Почти как в советских экранизациях опер, где вокал и четкость дикции всегда превалировали над инструментальным сопровождением. Была и другая заявка на кино: впервые по бокам временной сцены установили гигантские плазменные панели, на которые давали крупные планы. Хотели как лучше, получилось как всегда: «кино» визуально совершенно «задавило» сцену, и внимание публики было полностью переключено на плазмы. К тому же искусство операторов, ведущих оперный спектакль, оказалось не всегда на высоте, а крупный план как таковой – он палка о двух концах, высвечивает как яркие моменты, так и смешные огрехи, которые на большой сцене оказываются смикшированными, а тут беспардонно лезут в глаза. Как известно, опера, желающая быть хотя бы немножко кино, как правило, выходит плохим кино. Даже, несмотря на то, что последнее – по-прежнему важнейшее из искусств.