Кирилл Герштейн: "Сегодня даже востребованный дирижер может ответить, что через пару дней свободен"

Концерт Адеса за один сезон Герштейн исполнил больше 50 раз. Фото из архива Кирилла Герштейна

Кирилл ГЕРШТЕЙН, один из самых ярких и самобытных пианистов современности, выступил за минувшее лето в России дважды – в Казани на фестивале «Белая сирень» и на фестивале «Лето. Музыка. Музей» в Новом Иерусалиме. Уроженец Воронежа, гражданин Америки, живущий и работающий в Берлине, он ведет активную концертную, преподавательскую и просветительскую деятельность. Ученик Дмитрия Башкирова, соединяющий в своем исполнительском искусстве разные традиции, Кирилл известен сегодня как пианист, для которого сочиняет музыку один из самых востребованных британских композиторов нашего времени Томас Адес. Музыкальный критик Владимир ДУДИН поговорил с музыкантом во время его российских гастролей.

– Как сегодня планируется концертная жизнь?

– Сегодня более стихийно. Трудно придерживаться какого-либо ритма в подготовке концертов, потому что до последнего момента неизвестно, состоится ли то или иное событие именно с тем произведением, которое когда-то планировалось, музыканты не знают, что их в конце концов ждет на сцене, в каком составе они смогут выйти. Эти проблемы больше относятся, конечно, к западным реалиям, чем к российским. Ну и больше года отмен и постоянных переносов в организационном смысле тоже очень утомили. Нелегко и в отношении постоянно меняющихся правил карантинов, справок, проблем с переездами. Не преуменьшая серьезности пандемии, в то же время понятно, что многие правила крайне нелогичны, если не абсурдны, и сделаны только ради того, чтобы показать, что есть много правил. С другой стороны, чтобы не рисовать все мрачными красками, можно сказать, что в этой спонтанности есть и что-то позитивное. Раньше, как вам хорошо известно, музыканты в ответ на приглашение приехать куда-то выступить обычно отвечали, что «при первой возможности», имея в виду года три, «если все сложится». А сегодня даже какой-нибудь известный и обычно очень востребованный дирижер может ответить, что через пару дней свободен.

– Как пережили наиболее сложный карантинный период?

– Я записал много разной музыки, впереди меня ждет много других звукозаписывающих проектов. Но количество усилий, особенно душевных, по удержанию баланса не сравнить с тем, как было когда-то, но это из серии «зачем сравнивать». Я продолжаю преподавать, больше года веду серию семинаров онлайн, получается невероятно интересно. Это было определенным выходом в ситуации пандемии, но идея оказалась более глубокой и перспективной. Иногда в семинарском зале собирается до 1000 человек, где люди комментируют, задают вопросы. У меня бывают очень интересные гости, с которыми я говорю на разные темы. Были Кирилл Серебренников, Томас Адес, Саймон Макберни, Иван Фишер, Иэн Бостридж, Саша Вальц и многие другие – уникальные люди.

– Что волнует этих уникальных людей в нашу безумную ковидную эпоху?

– С каждым я выбираю свою тему, им близкую и интересную. Иногда получаются почти лекции: например, Роберт Левин говорил об импровизациях в концертах Моцарта, Рейнхард Гёбель – о Бранденбургских концертах Баха, Томас Адес – о том, как композитор использует зерна каких-то идей в различных контекстах и своих произведениях. Брэд Мелдау рассказывал о том, как одни и те же аккорды видятся по-другому в классическом и джазовом контекстах, Эмма Скотт из Оксфордского университета, один из ведущих шекспироведов, – об особенностях поэтики Шекспира, а Кирилл Серебренников – о том, что такое современный актер и что означает бытие актера в наше время, о постановке Вагнера и так далее.

– Проект и в самом деле кажется прекрасным. А как вы приспособились преподавать онлайн? Привыкли? Вокальные педагоги, например, все как один в ужасе от этого формата, жалуются прежде всего на жуткие искажения звука.

– Это хорошее изобретение для обмена информацией. Что касается звука, то на рояле вполне можно разобраться с тем, кто как играет, и быть полезным ученикам. Хотя это очень утомительно, когда пытаешься влезть в узкое окошко. Однако за это время качество звука в zoom очень улучшилось по сравнению с тем, что было год назад. Сейчас все, что нужно, слышно, но это, конечно, никоим образом не замещает живого общения, это все же другой жанр. Когда новенькие, начинающие студенты уточняют у меня, можно ли не приезжать, а поработать онлайн, я отвечаю, что все же это проблематично, лучше позаниматься живьем в Берлине.

– Давно хотелось поговорить с вами о чудесной истории вашей плодотворной творческой дружбы с британским композитором Томасом Адесом, которая вызывает и восхищение, и удивление. Как все это случилось, в какие вечера?

– Его музыку я знал еще в 1990-х, когда вышел его первый диск на EMI. Потом в 2006 году мы познакомились на «Свадебке» Стравинского, которую он дирижировал в Бирмингеме, а я был одним из пианистов. Позже он приходил на мои концерты в Вигмор-холле. А в 2012 году Бостонский симфонический оркестр попросил меня исполнить его сочинение «In seven days» для фортепиано и оркестра. Я с интересом принял это предложение, пьеса оказалась весьма сложной. Уже когда мы с ним встретились в Бостоне, я ему признался, что очень хотел бы, чтобы он написал для меня пьесу, но понимаю, что к нему трудно пробиться, что, наверно, многие к нему с такой просьбой обращаются, что я бы тоже хотел встать в очередь. На что он с иногда ему свойственной застенчивостью спросил: «А это обязательно должна быть пьеса для сольного рояля?» – и сказал, что хотел бы написать настоящий фортепианный концерт. Администрация Бостонского симфонического оркестра, у которого невероятная история успешных заказов таким композиторам, как Стравинский с его «Симфонией псалмов» или Барток с Концертом для оркестра и многие другие, моментально с восторгом согласилась выступить заказчиком пьесы. Затем Томас писал оперу «Exterminating angel», премьера которой состоялась в Зальцбурге. Пока он сочинял концерт, все эти годы мы регулярно играли вместе на двух роялях, было много музыкального общения, разговоров о музыке и не о музыке, обо всем. Наконец, дошло и до премьеры его нового Фортепианного концерта, который я считаю одним из самых важных фортепианных концертов, написанных за последние 50–60 лет. Он для меня сразу занял ту же категорию, что и концерты Равеля и Прокофьева. С одной стороны, получилось невероятно виртуозно для рояля, впечатляюще в смысле музыкального содержания, с другой – невероятно развлекательно для публики. Поэтому реакция на этот концерт – как на «Рапсодию на тему Паганини» Рахманинова или концерт Соль-мажор Равеля. Это произведение сразу стало жить своей органичной жизнью. Много оркестров, даже не услышав его, а уж тем более после премьеры захотели исполнить концерт Адеса. В первый же сезон было свыше 50 исполнений, что очень много для любого произведения в концертом репертуаре, а уж тем более для произведения, написанного в наши дни, буквально три года назад. Чаще бывает, что произведение закажут, 4–5 раз оркестры соберутся, исполнят пьесу по одному разу в каждом зале, после чего оно ложится на полку собирать пыль.

– В предисловии к монографическому диску с музыкой Адеса цитируется ваше интервью, где вы признаетесь, что музыка Адеса «стала восприниматься как ДНК – то, без чего нельзя развиваться, как в случае с музыкой Баха». Признаюсь, когда я впервые услышал его оперу «Припудри ей личико», тоже возликовал, убедившись, что и в наше время можно измышлять не только фигуры отсутствия, но полнокровную пышнопартитурную музыку. Он и Бенджамин достойно продолжают дело Бенджамина Бриттена.

– Я бы подытожил, что есть настоящая талантливая музыка, а есть менее талантливая. Это даже не вопрос авангарда. И да, мне кажется, что музыка Адеса стоит в этой цепочке. Он не смущается смотреть налево в прошлое, видоизменять его, в то же время это не пастиччо, потому что он так же смотрит и в будущее, у него есть свои приемы, звучания, свой гармонический и ритмический язык. Ему не приходится комплексовать, когда он ссылается на своих знаменательных предшественников, так же и писатель может цитировать и ссылаться на вещи прошлого, не теряя своей оригинальности.

– А что вы вкладываете в понятие ДНК?

– Это какая-то социологическая привычка находиться в фактуре, которая становится частью тебя и потом проявляется вольно и невольно во всем другом, что ты играешь. Как музыка Баха или венская классика, которые являются фундаментом западноевропейской музыки. Так же можно сказать, что, играя Гайдна и Бетховена, по-другому исполняешь и Чайковского. И ДНК Чайковского состоит из тех же Моцарта и Шумана. Иногда, когда я играю Равеля или Дебюсси, у меня возникают какие-то озарения – «а, это как у Томаса». Вот эти связи я и имел в виду, когда говорил о ДНК.

– То есть такая эволюционная точка для вас?

– Можно и так сказать. Именно какая-то биологическая, потому что эта музыка, если ее много играть, впитывается настолько, что потом действительно становится частью твоего какого-то музыкально-физиологического облика и влияет на другое. Это можно сравнить с актерами, которые если играют много какую-то роль, крупицы этой роли могут подсвечивать его игру и в другом спектакле.

– Я так полагаю, что продолжение сотрудничества последует?

– Фортепианный концерт, наверно, заставит какое-то время себя ждать, но мы обсуждаем и другие планы, камерные и сольные. Создание важных произведений занимает долгое время, но наш музыкальный и человеческий контакт продолжается. Можно уже сказать, что есть планы привезти концерт Адеса с ним как дирижером в Россию, в Москву.