Михаил Редин: "То, что я делаю, – постирония в мире постправды"

Михаил Редин и его «Арт-конструктор».  Фото Андрея Рогозина

– Миша, вы начинали с дизайна – помню эффектные зеркала с рамами из обожженного дерева, делали ювелирные изделия, потом перешли к изобразительному искусству. Что к этому подтолкнуло или перехода не было?

– Я не перешел. С дизайна я начинал, поскольку учился работать с материалом и это было удобной базой. Я ведь самоучка. Учился в МИИТе, и, возможно, подход к работе с материалом связан с инженерным складом ума. Хотя вообще-то я готовился поступать в Историко-архивный институт РГГУ, так что в МИИТе я тоже был человек случайный. Там был низкий проходной балл, и я набрал 15 баллов из 15. У нас были прекрасные преподаватели – Корольков по высшей математике, Киселев по материаловедению и преподаватель по начертательной геометрии, забыл, к сожалению, его фамилию. Эти три человека научили объектному мышлению и пониманию материала, научили думать. Математика здесь неслучайна, она – важный инструмент для описания очень разных процессов. Началось все с дизайна, поскольку чувство эстетического и кипучая энергия требовали реализации, – но не было задачи стать именно дизайнером или художником. У тех, кому нравится то, что я делаю, нет денег, тем, у кого они есть, это не нравится, потому что у меня нет громкого имени. Заход на арт-рынок стоит денег: надо вкладываться, во-первых, в материалы для работ, во-вторых, в аренду мастерской и т.д. Денег на продвижение у меня нет, и когда я попробовал обозначить себя как художника, вышло то же самое, что и с дизайном. Коммерческого успеха за десять лет я не добился, но бросить уже не могу. Это не блажь, а внутренняя потребность.

– У вас же сложные в производстве работы. Вы и технологии сами придумываете?

– Мои работы часто технически сложные. От бедности технологии приходится разрабатывать самому. Когда я начинал работать с деревом и зеркалами, мне понадобилось полгода, чтобы придумать технологию. У нас часто забывают, что режим зима–лето с перепадами температуры и влажности таким вещам вреден, обожженное дерево на рамах попросту отваливается от основы. Мне удалось сохранить свойства материала, работая с ним буквально послойно, поэтому даже зеркало, которое живет сейчас в доме на Волге, не страдает от перемены сезонов. На такую работу нужно четыре-пять месяцев. На торс Венеры ушло три месяца почти неотрывной работы. Это гипс, обработанный специальными солями и имитирующий керамику. Венера покрыта стальной оболочкой, причем там нет швов, и никто не понимает, как же это сделано. Инженерный процесс очень творческий. Я всегда все делаю сам, в России другие люди моих технологических задач не решают.

Memento suas Veneres ("Помните своих Венер"). Фото: Андрей Рогозин

– Сейчас я понимаю это так: у нас у всех есть психологические травмы и накопленный негативный опыт. Я их проработал, но осознал, что потенциал агрессии остался. Может быть, работа с искусством и началась как неосознанная арт-терапия. Внутренняя агрессия нашла выход в грубых материалах, которые часто еще и агрессивно фактурированы.

– И торс Венеры, показанный на фестивале «Первая фабрика авангарда» в Иванове, и стальные мятые кубики, которые выросли из детской игрушки и были представлены весной на Da!Moscow, и как бы иконные оклады из велосипедных цепей, которые сейчас экспонируют в DCGallery, можно считывать как диалог с культурными кодами, ну или с клише. Для вас самого это разговор с первоисточниками или с сознанием современников, с вечной игрой, инфантильной верой во что-то?

– Скорее с современниками. То, что я делаю, – постирония в мире постправды. У меня в арте вообще очень много иронии. Хотя все это можно смотреть просто как объекты и не углубляться в смысл. Венера изначально сделана как фейковый антик, там и гипс изображает терракоту, и автор указан Miсhаёlus Redinus. Античный источник, Афродита Книдская, соединяется с современным отношением к теме Венеры, с цитатностью, иронией разных уровней, от требований к современной женщине до самоиронии автора.

Мои псевдооклады из цепей тоже работают с современной темой. Для русского человека иконы в драгоценных окладах – часть национального культурного кода. Однако в современном мире слово «икона» давно приобрело иной смысл. Теперь мы так называем известных людей: актеров, певцов, спортсменов… Именно поэтому в работе Ecce Homo нет конкретного образа, а есть только «оклад» – та самая оболочка, которая окружает людей-икон. Материал – старые мотоциклетные и велосипедные цепи – символизирует оковы и зависимость поп-кумиров от любви публики, которая всегда очень капризна. А название отсылает к страданиям Христа. Мы все люди и все страдаем в той или иной мере, люди-иконы – тоже, несмотря на глянцевые образы в их соцсетях.

Ecce Homo. Фото: Павел Юдин

Михаил Редин со своими работами. Фото: Сергей Шахиджанян

У меня творчество часто связано с деконструкцией либо формы, либо материала, а деконструкция – это агрессия. Но тут же создается новое. Все работы должны жить. Мне кажется, с моими работами жить можно. Засыпать и просыпаться по утрам, радоваться или грустить. Делание своей жизни – это ведь тоже творческий акт.

– Если зарабатывать ни дизайном, ни искусством пока не получается, на что жить?

– Работаю в метро механиком по лифтам, я же по профессии инженер-наладчик. Это сутки через трое, а остальные дни провожу в мастерской. Надо выживать и заниматься творчеством, что само по себе финансово сложно, но это мой выбор.