В Третьяковке работы Вячеслава Колейчука "нанизали" на обновленную экспозицию искусства XX века

Изобретения Колейчука кураторы зарифмовали с живописью супрематистов. Фото агентства «Москва»

В этом году Вячеславу Колейчуку (1941–2018) исполнилось бы 80. Выставка «Вячеслав Колейчук. Живая линия» прошла постоянную экспозицию искусства XX века насквозь, от зала с реконструированной им и давно ставшей частью этой постоянной экспозиции выставкой ОБМОХУ (Общества молодых художников) до неофициального искусства второй половины прошлого века – и к 38-му залу спецпроектов, где диалог Колейчука со временем выплескивается в монографический раздел. Но не монологичный.

Диалог с эпохами энергично завязывается в пространстве той самой Второй весенней выставки ОБМОХУ, 100-летие которой отмечают в 2021-м. Родственниками работам Родченко, Карла Иогансона, братьев Стенберг и других авангардистов (в этом же зале парит, например, «Летатлин») выглядят не только превращенная в стереографию Вячеславом Колейчуком башня Татлина, но и его оммаж конструктивистам – самонапряженная конструкция с алюминиевыми трубками, что образуют подобие диковинного кристалла, вырастая друг из друга и буквально из одной точки. Когда вы в конце концов дойдете до «Азбуки» Колейчука, Башне III Интернационала будет отведен отдельный раздел: «О» – «Объемное изображение». Как известно, элементы татлинского памятника задуманы вращающимися – Колейчук развил идею, переведя физическое движение в оптический эффект.

Вячеслав Колейчук, работавший в НИИ теории и истории архитектуры, в НИИ технической эстетики, создавший для площади Курчатова знаменитый «Атом», участвовавший в оформлении павильонов СССР для международных выставок «Экспо», в книге 1994-го «Кинетизм» писавший, что в основе кинетизма «лежит идея движения формы, причем не просто физического перемещения объекта, но любого его изменения, трансформации – любой формы «жизни» произведения в то время, как его созерцает зритель», постоянно бросал вызов зрительскому восприятию. 

Ну, не может же нить стоять – Колейчук ее поставил, а кураторы Ирина Горлова и дочка художника Анна Колейчук зарифмовали с живописной метафизикой супрематистов. Ну, невозможно же материализовать оптические иллюзии «невозможных фигур» – Колейчук материализовал, а кураторы поместили «Треугольник Пенроуза» в зал, где есть в том числе живописные эксперименты Дейнеки времен ОСТа.

В последние годы работы классика кинетизма регулярно показывают на коллективных выставках, последняя по времени – большой проект «Кинетическое искусство в России», прошедший сперва в петербургском Манеже, следом в Третьяковке, но сейчас художника раскрывают именно через диалогичность.

В разделе «Революционное искусство», где экспериментальный дух еще не вовсе проиграл соцреализму, стоит «Ложка, перевернувшая весь мир», с этим самым миром, отраженным в ней вверх дном. В зале с «правильным» советским искусством в самом центре поставили колейчуковскую «Ленту Мебиуса» как символ упрямо-ироничного противостояния происходящему вокруг. Когда речь идет о неофициальном искусстве, стереографика, самоколлажи Колейчука оказываются в соседстве с работами коллег, Франциско Инфанте и Риммы Заневской-Сапгир. В этом случае – по принципу формообразования и формовидения. А неподалеку, в пандан к хрестоматийным игральным картам Владимира Немухина, где жизнь как игра, зависящая от того, как карта ляжет, – появляются хрестоматийные же «Три стакана» Колейчука. На вращающемся, «как стол на спиритическом сеансе», диске в компанию к граненому стакану появляются еще два, как мираж вырастающие из преломления света и гравировки.

Сольный зал Колейчука открывается инсталляцией-мастерской, эдаким сгустком энергии, из которой дальше лучами мысли распространяются и стоящие нити, и сделанные из трубок, но светящиеся будто опять-таки лучи, спирали, и самонапряженная конструкция с крестами – оммаж любимому Колейчуком Карлу Иогансону, и волны, у Колейчука вставшие на дыбы, и та самая «Живая линия», что крутится, как perpetuum mobile. Материальное он дематериализует и наоборот. Тут непреходящее движение мысли и непрекращающееся же переосмысление. Притом его кинетизм мог родиться буквально из бульона: «Сферы», напоминает Анна Колейчук, появились, когда он полоскал ложку в бульоне. Не только форма и ее движение, Колейчук задействует и свет, и звук, и его зал, где в «Азбуке» рассказано в том числе о проекте «Тотального театра» – сам по себе тотальный театр. Его кинетизм – образ мысли, который меняет и наше видение.

Как сценограф он тоже работал, но немного – другой был темперамент. «В 1995 году он делал с Валерием Фокиным спектакль «Превращение», где играл Константин Райкин, – рассказывает Анна Колейчук. – Папа сделал уникальную сценографию, а его звуковые объекты принимали участие в звуковом оформлении. Александр Бакши создал такую среду, в которой музыкальные инструменты играли свои партии. Потом даже издали партитуру, где наряду со скрипками свои партии были прописаны, например, у папиных овалоида и колоколов. Но он – художник идей. Скажем так, прикладное их применение его интересовало по разу: он однажды поучаствовал в театральной постановке и однажды – в кино, когда работал над «Кин-дза-дза!». В этих проектах свое видение мира он мог применить во всей полноте. И у него был свой «Тотальный театр», мир, который он трансформировал и развивал».