"Барток/Бетховен/Шёнберг": триптих для четырех

Логика хореографа проста: четыре музыкальных инструмента – столько же исполнителей. Фото с сайта www.rosas.be

В Москве стартовал 26-й марафон главной национальной театральной премии страны. В рамках проекта «Зарубежные спектакли в программе фестиваля «Золотая маска» прошли гастроли культового бельгийского хореографа Анны Терезы Де Кеерсмакер и ее компании Rosas. На сцене Музыкального театра имени Станиславского и Немировича-Данченко представили вечер одноактных балетов.

В сопровождении ансамбля современной музыки Ictus участники Rosas танцуют Струнный квартет № 4 Бартока, Большую фугу Бетховена и «Просветленную ночь» Шёнберга. Вроде бы банальная «тройчатка». Подборка выгодно и разнообразно представляющих труппу постановок, как это часто бывает на гастролях. Понятная логика: четыре музыкальных инструмента – столько же исполнителей. Сначала четыре женщины, затем четверо мужчин. В финале – смешанная пара: история непростого разговора прогуливающихся по лесу мужчины и любящей его, но не от него беременной женщины. Тут, правда, инструментов шесть.

Разные музыкальные стили, разные эпохи. Составившие программу одноактовки создавались в разные годы и собраны вместе лишь в 2006-м. Тем не менее это триптих. Можно сказать – манифест. Не случайно в перерывах между частями нет антрактов, в зале не зажигают света, зрителей не выпускают размяться.

Для Кеерсмакер хореография – прежде всего работа с той или иной музыкальной партитурой. В интервью она утверждает, что музыка и танец для нее равноправны. Тем не менее примат музыки очевиден. Именно музыка, и только она, дает импульс к сочинению танца.

Решение первой части триптиха на первый взгляд самое что ни на есть лобовое и, стало быть, по мнению многих, не сулит художественных открытий или хотя бы просто неожиданностей. А ведь именно этот критерий – неожиданность, непременная новизна – часто подменяет сегодня критерий качества. Кеерсмакер действительно не оригинальничает. Четыре танцовщицы следуют за музыкальными ритмами струнного квартета. Хотя поначалу доминирующие в их пластике кружения (их множат даже особым образом скроенные и вне кружения почти незаметные юбки) кажутся вовсе не отвечающими характеру и настроениям музыки Бартока. Это не кружение суфиев. Автор, возможно, и надеется достичь некоего прозрения, но – оставаясь в ясном рассудке, без морока, не доходя до пограничных состояний. Без мистических переживаний, а как вполне рационально мыслящий исследователь (не случайно опять же, хоть зрителя и не выпускают в антрактах, на его глазах на сцене идут технические приготовления). Возможно, не стоит даже говорить в данном случае о на века выбитом на скрижалях художественном высказывании. Хореограф пробует, ищет, а главное – приглашает или, по крайней мере, дает повод к совместному эксперименту и к размышлению. Выстраивает движение не сообразно каким бы то ни было канонам, а как будто свободно отзываясь на импульс, отдаваясь на волю не психики даже, а физики. И тут крайне важны кинестетические ощущения. Именно они (кому повезет) не просто убеждают смотрящего, но делают его реальным участником музыкально-пластического события.

С чувством исполненный и сам по себе занятный мужской танцевальный квартет в той же мере убедительного тандема с Большой фугой Бетховена все же не составил. Впрочем, возможно, на этот раз не повезло смотрящему – кинестетика подвела.

Не самой сильной стороной Кеерсмакер оказался и сюжетный балет. Но упоительная красота «Просветленной ночи» Шёнберга-романтика всех оправдала. Кроме тех только, кто в недоумении, а то и в раздражении покинул зал еще до начала третьей части.