Нора Потапова Наследию Бенджамина Бриттена в России повезло: как минимум пять его опер видело свет российских театральных рамп, однако «Поругание Лукреции» оставалось раритетом. Лишь раз, в 2005 году, Юрий Александров осуществил постановку театре в «Санкт-Петербургъ Опера», где ещё до недавнего времени «Лукрецию» очень редко, но играли, даже на гастроли возили.
С прошлого сезона это название включено в афишу Новой Оперы. Режиссёр Екатерина Одегова и сценограф Этель Иошпа в команде с дирижёром Яном Латам-Кёнигом и драматургом Михаилом Мугинштейном создали сильный спектакль о жёстком мужском мире, где привыкли только брать, - и о противостоянии ему женственной духовности. Камерность произведения (восемь солистов-вокалистов и ансамбль из тринадцати великолепных инструменталистов), лаконичность сценографического решения, подчёркнутое мизансценическое немногословие вовсе не мешают, напротив, помогают этому спектаклю подняться до нечастой в оперном представлении значительности высказывания: что есть насилие над личностью и как с этим жить.
Фирменный знак постановочной команды, создавшей в родном театре не только «Лукрецию», но целый ряд интересных спектаклей - тщательная проработка музыкального текста как подлинного фундамента продуманного и глубоко прочувствованного спектакля. В нём нет ничего случайного - ни одной детали, ни единого лишнего жеста. Всё связано, всё работает на нравственную идею, вырастающую до высокого обобщения. Популярный в искусстве античный сюжет использован автором музыки, а за ним и постановщиками как повод для философско-христианского рассуждения о природе подлинной свободы личности, о силе чувственного и красоте духовного, о невозможности жить в компромиссе с самим собой.
Освоенный западной теологией античный сюжет, обработанный либреттистом Рональдом Дунканом и самим Бриттеном, сохранил рудимент греческой трагедии: введен мужской и женский хор в лице двух свидетелей-рассказчиков. В спектакле Новой Оперы это тенор и сопрано - в чёрно-белых костюмах, босые, на первый взгляд словно абсолютно нейтральные. Но активно взаимодействуя между собой и с участниками драмы, принимая мужскую или женскую сторону, они тоже проживают свои достаточно напряжённые взаимоотношения: и сдерживаемую тревогу рядом со взвинченными полупьяными воинами в первой сцене, и умиротворяющий покой ритуального развешивания белых полотняных рубах вместе с женщинами; и острую агрессию, почти насилие, когда благочестивый мужчина–хор звереет не хуже Тарквиния, силой удерживая женщину-свидетеля от помощи Лукреции. Исполнители этих персонажей превосходны, особенно Георгий Фараджев с его квази-инструментальным пением и отличным английским произношением.
Спектакль, вслед за музыкой, лишен плоской однозначности: героиня выбирает смерть не только потому, что обесчещена, всё куда сложнее. Мощное мужское естество Тарквиния в какой-то момент захватывает её. В своём ночном одиночестве Лукреция не сразу распознаёт, кто дарит ей чувственный поцелуй, отвечает нежной лаской, и лишь потом понимает, что это не Коллатин, её муж. Влечение Тарквиния – разрушающая сила: «Красота не может быть чиста! Если ею не наслаждаться, она тщетна!» - вот девиз великолепного самца. Духовность его не отягощает. Как не отягощает и другого воина – Юния (Илья Кузьмин), заражённого ещё и дикой завистью к Коллатину, счастливому мужу верной и прекрасной Лукреции. Юнию, этому бриттеновскому Яго не составляет труда раззадорить эротическую агрессивность царевича, привыкшего получать всё: («Сын царя желает, значит смеет!») и уничтожить гармоничную цельность Лукреции.
Но в ней, в этой хрупкой женщине, параллельно с чувственным началом сильна высокая духовность. Лукреция борется с вожделением Тарквиния до последнего. А когда понимает, что обессилена, отдаётся, широко раскинув руки, словно распятая на кресте. И Тарквиний уносит её в глубину сцены долой от зрительских глаз. Для сцены насилия – жёсткой, почти животно-эротичной, но сделанной красиво, найдена пластика, не шокирующая натуралистичностью, но и не оставляющая сомнений в содеянном. А главное, в ней много смыслов, органично поданных зрителю настоящими актёрами-певцами Гаяне Бабаджанян и Дмитрием Орловым: не только властная алчность, но и подлинная страсть Тарквиния; не только физическое сопротивление Лукреции, но и её жертвенность в смешении с мощными чувственными вибрациями, её выбор смерти как искупления чужого, хищного и своего, невольного греха.
Тема христианского смирения, тема креста в контекст языческого сюжета вписана отчётливо: с распятием ассоциируется не только мизансцена в момент смирения Лукреции с насилием: развешивают белые рубахи – одна так и остаётся висеть полотняным символом распятия - а потом складывают их, разложив предварительно на груди в форме креста. («Что бы сердца не ощущали, их руки складывают чистое полотно» – говорит женщина- хор). Сама деревянная сценическая площадка, нависающая над оркестровой ямой, которая раздвигается в центральных сценах и образует стержень – проход, в результате принимает конфигурацию креста. Но в этом нет ничего от церковной назидательности: всё органично, как сама природа.
В стильном и строгом изобразительном ряду (имитирующие холодный металл завесы, тёплый цвет деревянного настила, чёрный зеркальный пол) есть, на мой взгляд, некоторые вкусовые передержки в подчёркивании мужской агрессивности (жилеты военных костюмов утыканы огромными колючками, отчего персонажи в начале спектакля напоминают дикобразов) и женской роковой обречённости (не радующие изысканной художественностью гирлянды из цветов-водорослей, которые, подобно мифологическим Норнам, прядут женщины).
Но ни мелкие шероховатости, ни важные образно-смысловые достоинства спектакля не лезут в глаза назойливо. Они воспринимаются как часть музыкально-театральной материи, в которую гармонично вплетено очень многое: античное величие и христианская философия, средневековые мотивы поэм о нежной женственности прекрасных дам, коротающих жизнь в одиночестве («Как жестоки мужчины, что учат нас любви!») и аскетичная строгость англо-саксонских легенд, бездонность прозрачного водного мира и жёсткость выжженной войной земли.
А в центре – Человек. Личность. Женщина. Не принявшая насилие. В каком бы обличии оно не предстало. Это не только прочитано в сюжете, это услышано в многосмысловой музыке Бриттена, красоту которой и описывать не нужно: она в спектакле не только превосходно звучит, но и материализуется в том, что происходит на сцене. Как верно, что спектакль «Поругание Лукреции» был показан на фестивале «Видеть музыку»: он идеально отвечает этому девизу.
Дарья Гармоненко
комментарии(0)