Блудный сын в поисках обитаемого пространства

Работы Алексея Григорьева выставлены на низких подиумах, напоминающих дрейфующие льды. Фото с сайта www.mmoma.ru

В Образовательном центре Московского музея современного искусства, что в Ермолаевском переулке, есть программа «Коллекция. Точка обзора», в рамках которой зрителя знакомят с музейной коллекцией. Пятая в этом цикле выставка «В поисках обитаемого пространства. Скульптор Алексей Григорьев» сделана кураторами Людмилой Андреевой и Оксаной Ворониной и их ассистентом Медеей Маргошвили.

На вернисаже говорили, что Московский музей современного искусства – один из первых, пошедших навстречу скульптору: сюда он передал свои работы незадолго до ухода в 2002-м. Отдельные произведения музей показывал на разных своих проектах, а теперь открыл персональную выставку Григорьева. Скульптура выставлена на низких подиумах, напоминающих дрейфующие льды неправильной формы, но главное – эти работы оказываются со зрителем лицом к лицу, без возвышений и дистанций. Алексей Григорьев (1949–2002), много работавший для общественных пространств, участвовавший в симпозиумах по скульптуре, считал, что эта самая скульптура должна жить среди людей, и вторая часть нынешнего проекта – экспозиция под открытым небом в Парке искусств «Музеон», сейчас хранящем самое большое собрание григорьевских работ.

Григорьев выставлялся с 1972 года, в 1973-м окончил художественно-графический факультет педагогического института, где познакомился со скульптором Аделаидой Пологовой (которая участвовала в печально знаменитой Манежной выставке 1962-го со скульптурой «Материнство», вызвавшей гнев чиновников от культуры). Ее он называл главным учителем, и влияние ее стиля ощутимо в произведениях Григорьева. Графикой он тоже занимался – его рисунки, где экспрессия и пластическая мощь фигур то и дело напоминают о Пикассо, сейчас показывают на фоне скульптур, часто – в рифмах с ними. А в архивной секции, когда вы выдвигаете один за другим ящики шкафа, после почетных грамот и фотографий появляются григорьевские книжные иллюстрации (в частности, к книге его матери, Надежды Григорьевой, «Я говорю» и к «Запискам беспартийной», написанным его бабушкой, Анной Поляковой, – они выставлены рядом с его книгой «Эротические рисунки»).

Среди его работ в общественных пространствах – и памятник погибшим морякам в Туапсе, и Монумент Свободе – фрагмент Берлинской стены с пробоиной и сидящими вокруг нее железными бабочками, – который был сделан вместе с Даниэлем и Максимом Митлянскими и установлен в 1996-м в Берлине и в Москве, перед Сахаровским центром. В 1990-х, когда с госзаказами стало худо, скульптор подолгу жил в Германии, и там его скульптуры тоже остались. Его не стало всего 17 лет назад, но то, что сейчас в музейном зале выглядит четко структурированным таймалайном (дополненным разными видеоинтервью), Оксане Ворониной приходилось собирать и уточнять по крупицам.

«В поисках обитаемого пространства» в одном «космосе» на выставке оказались «Блудный сын», Сизиф, Минотавр, Иаков, борющийся с ангелом, Кассандра – и пребывающие между религией и мифологией обычные человеческие образы. Хотя противопоставления между «обычным» и «необычным» тут как раз нет: герои истории далекого прошлого борются, мучаются, корчатся, как простые люди. Сизиф, на субъективный взгляд, один из самых выразительных тут образов. Это барахтающаяся на спине фигурка, то ли руками и ногами пытающаяся удержать пресловутый камень, то ли вместе с ним катящаяся под откос. Сизифово тело словно сварено из водосточных труб – кажется, одно неловкое движение (а движения этого трубчатого существа – именно что угловато-неловкие), и камень сломает эту плоть.

Дерево (вырезанная из одного куска «Борьба Иакова с ангелом» скульптором решена и как борьба со стихией, и как борьба с самим собой, недаром Иаков, по словам Оксаны Ворониной, – alter ego скульптора), иногда даже мрамор (Минотавр, видимо, сделанный из оставшегося от какой-то другой работы относительно небольшого блока и втиснутый в эту форму), шамот – Григорьев имел дело с разными материалами, но главным был металл да техника «гнутья и сварки». «Блудный сын», где отец и сын сработаны из заводской арматуры, и их объятия – одновременно и общность скульптурного силуэта, и разорванность, будто израненность, показывающая внутренний надлом торчащими наружу железными прутьями и шестеренками, – притча, рассказанная индустриальной эпохой, которая и сама сходит на нет.

Многие образы тут выглядят спором-диалогом с эпохами, прошлыми и своей, и работа с металлом, причем с металлом переработанным, делает григорьевских героев похожими на тени, опять-таки переработанные цивилизацией с ее новыми материалами. Он словно снова и снова перекидывает мосты между временами, выбирая язык, характеризующий современность, но работая с сопротивлением материала. Это сопротивление, независимо от материала, – неотъемлемая часть его произведений. Оно перерастает в экзистенциальный мотив.