"Сыграй мне на прощанье..."

Евгений Шумейко - Зилов. Фото со страницы театра в Вконтакте

Александр Вампилов в последнее десятилетие - один из главных авторов Григория Козлова. «Старший сын» 2010 года сразу стал визитной карточкой открывшегося театра «Мастерская». Выпускной курс Козлова 2018 года – уже третье поколение «Мастерской» - играет на малой сцене «Прошлым летом в Чулимске». Под занавес минувшего сезона выпустили премьеру «Утиной охоты» – и открыли ею новый, юбилейный десятый сезон.

Входя в зал, зритель успевает рассмотреть сценографию Николая Слободяника: высокие полупрозрачные панели с мутными подтеками воды закрывают глубину сцены. Песня Владимира Высоцкого озвучивает фото- и видеоряд советско-постсоветской эпохи: Олег Ефремов – Бороздин из «Вечно живых», залпом выпивающий рюмку водки, Юрский – Чацкий и Лавров – Молчалин. Шпаликов. Олег Даль. Вампилов. Алексей Девотченко и Сергей Бехтерев (с обоими работал Козлов). «Мы тоже дети страшных лет России. Безвременье вливало водку в нас», - итожит Высоцкий. Спектакль об оскудении любви режиссер начинает объяснением в любви - всем любимым. Тут что-то вроде эстафеты, которую мастер хочет передать своим актерам. Это нужно ему и чтобы набрать дыхание - перед тем как «нырнуть» в метафизику одной из самых исповедальных русских пьес ушедшего века.

Жанр «воспоминания в 2-х действиях» соответствует вампиловской композиции: Зилов (Евгений Шумейко), буквально запертый в квартире непрекращающимся дождем, вспоминает недавние события своей жизни, осмысляя сюрприз от друзей - траурный венок ему, живому, на могилу. Рефлексия героя усилена, в композиции спектакля внятна монодрама. Психоделический лейтмотив - «End of the Night» The Doors - синкопой вторгается в сцены воспоминаний, тормозит их ход, возвращая Зилова к столу с телефоном слева на авансцене, остраняя происходящее взглядом из «здесь и сейчас». Потоки воды на пластиковых панелях рисуются потоками света, и эта световая завеса над головами зрителей (художники по свету – Денис Солнцев, Дмитрий Албул) создает эффект ирреального пространства. Шум дождя вырастает до метафоры, она из пьесы: а может, этот дождь, иронизирует Зилов, будет лить сорок дней и сорок ночей - Вампилов отсылает нас к библейскому сюжету о всемирном потопе и вместе с ним к пониманию кризиса, катастрофы. Мальчик, принесший похоронный венок, тезка Зилова - в пьесе, конечно, вестник ее. В спектакле усилен и этот мистический мотив. Вот они садятся на кровать по обеим сторонам от венка, Виктор Зилов и Витька (10-летний Даниил Щипицын легок и артистичен в этой роли), все их движения синхронны, мальчик сразу воспринимается как другое «я» Зилова, его детская/вещая («вестник» того же корня) душа «на пороге как бы двойного бытия», посылающая ему сигналы тревоги. Тютчев, к слову, был любимым поэтом Вампилова.

Сценография, во всем созвучная режиссуре, разворачивает пространственные метафоры. Н Е З А Б У Д К А - читаем над входом в кафе, и сразу узнаем эти стандартные заглавные буквы с разрядкой, какими в советские годы писали и названия мест отдыха, и аббревиатуры деловых учреждений, и лозунги на плакатах. Но реализм обманчив. Плавное движение поворотного круга перемещает нас внутрь кафе, и сквозь мутное стекло читаем уже в зеркальном отображении: А К Д У Б А З Е Н. Вспоминается бессмертный булгаковский А Б Ы Р В А Л Г, но Шариков читал задом наперед, а тут зазеркалье как оно есть. Эстрадный хит конца 60-х монтирует сцену в кафе и новоселье в квартире Зилова: «Словно сумеpек наплыла тень, то ли ночь, то ли день» - это и есть место и время спектакля Козлова.

Первые картины воспоминаний Зилова решены в ерническом ключе, актерский ансамбль играет здесь лихо и слаженно, особенно хороши репризы Алексея Ведерникова в роли начальника Кушака, остро комедийные, но с мягкой незлой ретушью. Некоторая шаржевость пластического рисунка (за пластику отвечал Николай Куглянт) нигде не переходит в собственно шарж, она, как и в пьесе, только контрапункт лирике и драме. С первых сцен входит в спектакль мотив уходящей молодости, жизни, в которой не состоялось что-то главное. При всем сарказме реплика «…жизнь, в сущности, проиграна» звучит у Кузакова – Михаила Касапова трезво и всерьез.

«Утиная охота», написанная в 1968-м, вышла на сцены и на экраны много позже и была лет на десять состарена театром и кино (фильм «Отпуск в сентябре» с 38-летним Олегом Далем – самый известный пример). Театр, кажется, только в последние годы вспомнил, что Зилову (и самому Вампилову в начале работы над пьесой) около тридцати. Артисты «Мастерской» Козлова – ровесники своим героям. «Вы люди молодые…», «вспомнили молодость…» - значимый пунктир в пьесе – цепляет и в спектакле. На новоселье у Зилова вся компания отплясывает под «Чаттанугу-чучу» (поклон Анатолию Васильеву, его «Взрослой дочери молодого человека»), энергия бьет через край, как будто жажда жизни у этих людей ищет какого-то иного, лучшего применения, танцы-то ее не утоляют. Мужчины поодиночке появляются у накрытого стола, прикладываясь к спиртному. В контрапунктах комического и драматического будут сыграны актерами и все подмены в системе ценностей. У Зилова новая квартира – при этой новости деревенеет от напряжения широкая спина официанта Димы (Дмитрий Белякин). От страха потерять шанс на квартиру – опять квартира! – на наших глазах буквально обливается потом, утираясь носовым платком, Саяпин (Олег Абалян) и сваливает на Зилова их общую аферу с фарфоровым заводом. Зилов на все это реагирует остро и больно. Но близким, женщинам сам на каждом шагу причиняет боль.

«Я девчонка еще молодая, а душе моей тысяча лет», - эта невеселая шутка Зилова у Евгения Шумейко - «зерно» роли. Его герой ироничен, артистичен, можно понять, за что его любят женщины – но ему-то любить нечем, пусто в душе, это внятно сыграно, и все его женщины несчастны. Веру Алена Артемова играет хрупкой и мудрой, все ее шутки горькие, Зилов ее оскорбляет не без достоевской нотки: по-человечески равнодушен, но по-мужски задет изменой. Ирину Наталии Шулиной, совсем юную и наивную, тоже походя оскорбит. Но больше всех испытаний выпадет жене Галине.

Две сцены с Галиной (прекрасная работа Марии Валешной, глубокая, тонкая) центральны в спектакле. В ответ на ее: «Ни одному твоему слову не верю» - Зилов, пытаясь исправить положение, чуть не насильно заставляет жену вспомнить далекий вечер в юности, когда началась история их любви. Галина уступает, и вопрос ее «оттуда» прорывается чуть не со слезами, точно она хочет достучаться до Зилова здесь и сейчас: «Витя, бывал ли ты когда-нибудь в церкви?» Да, вспоминает Зилов, заходили с ребятами по пьянке. Тусклый взгляд выдает нечуткость и нечувствие – и к Галине (самого главного про тот вечер он так и не вспомнит), и к непроизвольно возникшей теме. Тут тянется рой тоскливых ассоциаций, связанных с родословной советского интеллигента в его отношении к вере и церкви, что-то такое было у Бродского про семьдесят лет «под образами… с залитыми глазами… как при Тарзане». Да и в церкви-то – планетарий.

Евгений Шумейко - Зилов, Даниил Щипицын - Мальчик. Фото со страницы театра в Вконтакте

Детский хор запевает «Прощальное письмо» группы «Наутилус Помпилиус» – знаковую песню начала новой эпохи, здесь и прощание с юностью, и воздух открывшейся другой жизни. Переодевшись в футболку терракотового цвета, Зилов, захлопнув створки дверей-панелей, исчезает за ними. Хлопок ассоциируется с выстрелом, но однозначная трактовка тут невозможна. Этот внезапный в полутемном пространстве розово-терракотовый, пропитанный солнцем цвет – цвет полноты, осуществленности, вернувшейся любви – сродни катарсису.

На сцене Витька в футболке того же цвета гоняет футбольный мяч, потом садится на край авансцены, глядя в зал. А за прозрачными панелями Зилов глядит с лестницы, как играет в футбол компания его друзей, потом спустится к ним и все вместе они образуют групповую композицию, как на фото. На поклоны Козлов выйдет в такой же кепке на глаза, что и у Зилова Шумейко (такая же была в этой роли и у Олега Даля) и зашвырнет эту кепку в глубину сцены. Этот его спектакль - исповедь и прощание, с временем, с чем-то в самом себе. Но думаю, это еще и встреча, на которой Зилов и все прощены.

Санкт-Петербург