Саймон Стоун перенес трагедию Медеи в век мобильных телефонов

Стержень спектакля – рост отчаяния героини Елены Стихиной, отвергнутой своей семьей и обществом. Фото © Thomas Aurin/SF

Молодой австралийский режиссер Саймон Стоун покорил Зальцбургский фестиваль два года назад, поставив оперу «Лир» живого немецкого классика Ариберта Раймана. На этот раз перед ним стояла задача сложнее: (пере)осмыслить «Медею» Луиджи Керубини, довольно громоздкий шедевр конца XVIII века, возвращенный к жизни в середине прошлого столетия Марией Каллас. Сенсацией, подобной «Лиру», этот спектакль не назвать, а вот молодая российская певица Елена Стихина в титульной партии произвела фурор и стала главным открытием нынешнего фестиваля.

Выпускница Московской консерватории, в 2014-м она уехала начинать карьеру в Приморский театр и, как оказалось, вытянула счастливый билет: коллектив вскоре стал филиалом Мариинского театра, и сегодня Елена Стихина – успешная солистка главной петербургской сцены, где в ее репертуаре более дюжины главных партий, в том числе в «Саломее», «Тоске», «Пиковой даме» и «Силе судьбы». После победы на нескольких конкурсах певица, которую в свое время не взяли ни в один московский театр, дебютировала в Метрополитен-опере, Баварской государственной и Парижской национальной операх, и, думается, после «Медеи» ее карьера выйдет на новый уровень.

Героиня Стихиной не злодейка, и это слышно с первых нот – горе еще не переплавилось в ненависть, а печаль и искренность в голосе, определяющие характер большой первой арии, способны растрогать и камень. Эта Медея прежде не убивала, и во время увертюры режиссер на экране воссоздает не кровавую предысторию мифа, а семейную идиллию: уютный дом в горах, совместные завтраки, пикники… Дальше, как это бывает, неловкое СМС, забытая детская скрипка, не вовремя вернувшаяся жена… Развод. Оно бы и к лучшему, ведь Ясон у Стоуна привык изменять, даже накануне свадьбы с Диркой, дочерью высокопоставленного чиновника Креонта, он приводит в номер девицу. Но конфликт в стоуновской «Медее» гораздо сложнее семейных ссор, он про лицемерие, про то, как быстро можно стать изгоем в обществе, частью которого ты был еще вчера. Про антитезу «свой – чужой», которую Стоун решает в 100 раз тоньше, чем Питер Селларс с его очередной в лоб решенной историей про беженцев в зальцбургском «Идоменее».

Выброшенная из австрийской идиллии (действие начинается в Зальцбурге и его окрестностях) Медея теперь нелегальная мигрантка, она звонит Ясону из убогого интернет-кафе в Тбилиси, а когда прилетает повидаться с детьми, ее со скандалом и телевизионщиками задерживает в аэропорту Креонт. Единственное, что ей остается, –  бесконечно наговаривать сообщения Ясону на автоответчик. Эти послания заменяют разговорные диалоги и становятся главным лейтмотивом спектакля. Не врожденная жестокость, а агрессия общества и безразличие некогда любимого человека, неспособного перезвонить матери своих детей, доводят Медею до детоубийства. Рост ее отчаяния – стержень спектакля, и даже финальная сцена на автозаправке, заметно провисающая после роскоши и экшена предыдущих картин, держится на открытом нерве и вокальной мощи Елены Стихиной.

Женщины в этом спектакле вообще превосходят мужчин. Итальянка Роза Феола (столь же прекрасная, сколь и ее имя) роскошно поет Дирку, благодаря ей невеста Ясона не воспринимается как подпорка в конструкции конфликта. Сильный образ создает и меццо Алиса Колосова (Нерида), приписанная к дому Ясона; увидев в теленовостях, как ее прежнюю хозяйку выдворяют из страны, героиня переходит от сострадания к соучастию. В мужском лагере выделяется бас Виталий Ковалев (Креонт), а вот киношная внешность чешского тенора Павла Черноха (Ясон) не искупает его вокальных огрехов.

Режиссерский метод Стоуна знаком московской публике – этой весной он буквально потряс столицу своими прочтениями Чехова и Ибсена: «Трех сестер» показали на «Золотой маске», а драму «Йун Габриэль Боркман» на Чеховском фестивале. Саймон оправдывает затасканный принцип актуализации, обладая редким даром полностью пересочинить пьесу, сохранив ее дух. Чтобы устранить оперную ходульность, он рассказывает сюжет своей «Медеи» с максимальной психологической и бытовой детализацией. Это очень подробный и дорогой спектакль, прослоенный черно-белыми видео с роскошными крупными планами и динамичным действием (Стоун – отличный кинорежиссер). Вместо дворца и храма сценограф Боб Казинс создает с десяток локаций: гламурный свадебный салон, ночной клуб, отель, интернет-кафе, аэропорт, банкетный зал, автобусная остановка и, наконец, автозаправка, где происходит развязка. Обилие подробностей иногда мешает восприятию музыки (хотя игру «венских филармоников» под управлением Томаса Хенгельброка выдающейся не назвать), но подробности эти так ловко подогнаны друг к другу, так точно выверены, что язык не повернется назвать их просто начинкой декорации – из них вырастает вселенная, которую каждый зритель достраивает на свой лад.

Исследуя в этом году тему мифа, команда Зальцбургского фестиваля во главе с интендантом Маркусом Хинтерхойзером сумела выстроить очень широкий спектр интерпретаций («Эдип» Мецмахера/Фрайера, «Идоменей» Курентзиса/Селларса, «Орфей в аду» Мацоллы/Коски, «Альцина» Капуано/Микелетто, «Симон Бокканегра» Гергиева/Кригенбурга). 35-летний Стоун, успешный новичок в оперном театре, никому ничего не хочет доказать, а просто делает очень хороший спектакль, демонстрируя владение совершенно иным, чем в «Лире», методом перевода партитуры в сценическое пространство. Несомненно, он остается одним из главных ньюсмейкеров современной театральной жизни, режиссером, за каждым шагом которого хочется следить. И такая возможность есть: 24 сентября в кинотеатрах покажут его новую «Травиату» из Парижской оперы, а середине октября на «Территорию» привезут драматическую «Медею». Вот и сравним.

А в ноябре летний Зальцбургский фестиваль должен объявить планы юбилейного – 100-го – сезона.