Эдип отправляет судьбу в нокдаун

Театральная эстетика, где господствуют маски, куклы и гипертрофированные костюмы – верный способ не скатиться в банальность. Фото © Monika Rittershaus

Румынский классик ХХ века Джордже Энеску, подобно многим своим современникам, искал ответы на краеугольные вопросы человеческого бытия в мифе. Занятие это увлекательное, и оперная программа Зальцбургского фестиваля нынче тоже сосредоточена на познании мира и человека сквозь призму мифа. Публике представили «Медею» Керубини, «Идоменея» Моцарта, «Орфея в аду» Оффенбаха, «Альцину» Генделя и «Эдипа» Энеску – сейчас уже можно говорить о том, что последний стал  безусловной удачей фестиваля. Спектакль патриарха немецкого режиссерского театра и выдающегося художника Ахима Фрайера в Скальном манеже, хоть и не имеет внешне ничего общего с античностью, по духу – мощнейшая античная трагедия, чье воздействие усилено грандиозной работой Инго Метцмахера, Венского филармонического оркестра и невероятным Кристофером Мальтманом в титульной партии.

«Эдип» Энеску, хоть и признан шедевром, на сцене появляется нечасто. Единственную оперу, увидевшую свет рампы в 1936-м, композитор создавал больше 20 лет и называл делом своей жизни. От большинства вариантов мифа об Эдипе ее отличает то, что Энеску и либреттист Эдмон Флег (опера написана по-французски) создали масштабное жизнеописание – от рождения до смерти – в четырех актах, где третий и четвертый соответствуют трагедиям Софокла «Царь Эдип» и «Эдип в Колоне».

Ключевое отличие оперного либретто от мифа – в вопросе Сфинкса. Вместо хитрой загадки «Кто утром ходит на четырех ногах, днем на двух, а вечером на трех?» Сфинкс задает не имеющий правильного ответа вопрос: «Кто сильнее судьбы?» И хотя на решительное (и соответствующее канонической версии) «Человек!» Сфинкс усмехается, мол, время покажет, – ответ засчитывается, и монстр, мучивший Фивы, умирает. Такой богоборческий пафос характерен скорее для Бетховена, однако главный герой в спектакле Фрайера действительно готов схватить судьбу за глотку, точнее, отправить ее в нокдаун – он в боксерских шортах и перчатках; позднее царскую мантию ему заменит халат: спокойное время правления в Фивах (это третий акт оперы) действительно похоже на тайм-аут. 

Человекоцентристский подход Фрайер воплощает буквально: его Эдип в центре сцены – с начала и до самого конца. Прихотливо расчерченный пол напоминает матрицу его судьбы, которая гораздо сложнее линейности мифа. Лаконичная внешняя форма спектакля идеально гармонирует с насыщенной и полной страстей музыкой Энеску. Партитура, большой бурлящий котел, где смешаны вагнеровские влияния, импрессионизм, экспрессионизм, четвертитоновое письмо, где без того огромный оркестр дополняют пианино, челеста, фисгармония, саксофон и поющая пила, очень выигрывает благодаря строгой избирательности режиссерских средств. Большой хор, важнейший участник древних трагедий, поначалу вообще девизуализирован, мы его слышим, но не видим; но и на сцене он фактически сливается с фоном, потому что одет в черное. 

Для каждого персонажа определено цветовое и пространственное решение. В центре – Эдип, в бело-красно-черных шортах, единственный, которому режиссер-художник оставил его собственное лицо. На горизонте сцены – линия судьбы, по ней движется слепой прорицатель Тиресий. Иокаста – синий цветок, Первосвященник – зеленая фигура в центральной нише, Креонт – красная фигура в маске, Антигона – белый ангел. Сфинкс, розовое нечто в попоне с перьями, существует на одном сценическом меридиане с Эдипом, с которым неизбежно столкнется. Столкнется условно, потому что Фрайер полностью исключает физический контакт между персонажами, виртуозно расставляя цветовые пятна и смысловые акценты по вертикали и горизонтали в огромном пространстве Скального манежа (в этом ему помогает свет Франца Чеха). Его эстетика, где господствуют маски, куклы и гипертрофированные костюмы, – верный способ не скатиться в банальность, на что порой провоцирует музыка. 

В отличие от неоклассического, абстрагированного от реальности и сконцентрированного на одном эпизоде трагедии «Царя Эдипа» Стравинского, в опере Энеску много человеческого. Здесь остро поставлен вопрос о родовой вине и возможности прощения. Если Стравинский в финале оставляет своего Эдипа с кровоточащими дырами вместо глаз, то Энеску дарует ему мир и прощение вполне в христианских традициях. Для Фрайера важнее идея цикличности: человек рождается и умирает нагим, однако режиссер не спешит ставить знак равенства между наготой и невинностью. Его маленький Эдип («младенец» с огромной головой) проводит пролог один, в центре сцены, в борьбе с реальностью – в тщетных попытках встать на ноги. Но и взрослый Эдип не слишком уверенно стоит на ногах, он часто падает и отрабатывает боксерские удары, барахтаясь на спине. И его утверждение, что человек сильнее судьбы, звучит не слишком убедительно.  

Зато очень убедителен Кристофер Мальтман. Его партия – два с лишним часа сложнейшего пения, с переходом в самые острые моменты на Sprechgesang, но голос Мальтмана от первой до последней ноты звучит так мощно, что, кажется, мог бы заполнить зал и вдвое больше Скального манежа. Брутальность в его образе совмещается с детской наивностью и беспомощностью, и тихая смерть в позе зародыша воспринимается как естественный исход. 

Знаменитый английский бас Джон Томлинсон в роли Тиресия выступает как главная противодействующая Эдипу сила. В свои 73 года певец, прославившийся в вагнеровских операх и репертуаре ХХ века, сохраняет удивительную голосовую мощь, а возрастные признаки удачно работают на образ. Очень ровный и сильный состав обеспечивают Анаик Морель (Иокаста), Брайан Маллиган (Креонт), эксцентричная Эв-Мод Юбо (Сфинкс) и нежно-отрешенная Кьяра Скерат (Антигона), каждый – со своей условной пластикой, в которой есть что-то даже от японского театра. В роли Тезея в четвертом акте появляется солист Михайловского театра Борис Пинхасович. 

Дирижер Инго Метцмахер, на протяжении многих лет пропагандирующий современную музыку, как мало кто умеет находить контакт с прихотливой акустикой самой большой фестивальной площадки. Не менее прихотливый Венский филармонический оркестр под его руководством без остатка отдается страстям, бушующим в партитуре, сохраняя при этом строгий дух трагедии. n

Зальцбург