Как Библия Пискатора окно в Европу открывать помогала

На выставке в Третьяковке собраны 142 экспоната из нескольких музеев. Фото агентства «Москва»

Выставка «Библия Пискатора – настольная книга русских иконописцев» приурочена к выпуску научного каталога с полистным описанием этого издания, экземпляр которого есть и в Государственной Третьяковской галерее (ГТГ). Впервые Библия Пискатора была издана в Амстердаме в 1639 году – в типографии Класа Янсзоона Висхера (на латыни – Пискатора, то есть «рыбака»). Она относилась к типу увражей – фактически гравированных альбомов с краткими описаниями – и повлияла не то что на европейское искусство, но даже на искусство Китая. В России она стала главным по популярности увражем. Третьяковская галерея хранит экземпляр второго издания 1643 года, что само по себе редкость, поскольку в России больше распространены более поздние «выпуски» 1650 и 1674 годов. Но по сравнению с научным каталогом у теперешней выставки, которую курируют Елена Буренкова и Галина Сидоренко, – конечно, свои сюжеты и своя структура.

На выставке пять разделов и 142 экспоната из нескольких музеев и Ленинки (Российской государственной библиотеке), но это всего лишь цифры. А в залах – появившиеся в русской иконописи «фирменные» голландские полы в шашечку, иконопись, впитавшая новые детали вроде пришедшей из Европы лилии в «Благовещении» как символа чистоты, резная архангельская икона (мамонтовый клык, моржовый бивень!) «Воскресение», где Христос выказывает балетную грацию – и даже коробочка для игральных фишек с композицией «Суд царя Соломона»... Еще тут есть по-своему интересное деревянное «Распятие» с обрамляющим крест сердцем: если проигнорировать этикетку (происходит из церкви Святителя Николая Чудотворца в Куракинской богадельне на Новой Басманной), легко решить, что вещь европейская. Тончайшая резьба в клеймах сердца-обрамления, заламывающие руки Богоматерь и Иоанн Богослов у подножия креста – все зашевелилось, «задышала» анатомия священных персонажей... Это – начало XVIII века.

В отечественном искусстве Средневековье завершилось на несколько столетий позже, чем в Европе, и вторая половина XVII века (показ стартует отсюда и охватывает XVIII столетие) тут – еще позднее Средневековье. Любовь к Голландии – не прерогатива Петра I: когда в завершение Смутного времени в 1613 году к власти пришел царь Михаил Федорович, то отправил в Голландию послов – просить дипломатической помощи в разрешении политических конфликтов. Дипломатия подтянула за собой торговые связи, а вместе с ними в страну стали поступать, в частности, голландские увражи.

«Окно в Европу» здесь не выглядит преувеличением: с помощью этих увражей иконопись стала пытаться показать пространство не вечности, вернее, не только вечности, но и пространство в его материальности, с ракурсами, бытовыми деталями, наконец, с самими героями, живущими в этом пространстве, все более осязаемо, а не символически. Сами фигуры тоже стали более осязаемы, иногда они даже одеты по европейской моде, и как тут не вспомнить, что в русском искусстве это еще и период «отпочковывания» от сакрального искусства парсуны, которая относительно скоро превратится во вполне самостоятельный жанр светского портрета. Помимо Библии Пискатора большую роль в ту эпоху играли Евангелие иезуитского богослова Иеронима Наталиса, Библия Питера Схюта (к слову, работавшего в мастерской Пискатора) и Библия Маттеуса Мериана, – все их так или иначе выставка тоже затрагивает, показывая, что изографы в некоторых случаях заимствовали отовсюду сразу, примером чему служит, скажем, «Жертвоприношение Авраама», написанное в XVIII веке Андреем Тихомировым для церкви Святителя Николая Чудотворца в Воробине на Гостиной горке в Москве.

Изучая европейские увражи, отечественное искусство расширило и круг сюжетов, обратившись к редким прежде ветхозаветным сюжетам и поучительным притчам. Но акцент по-прежнему ставился на издревле важных евангельских сюжетах. С одной стороны, это Страстной цикл, и здесь одной из, как теперь модно говорить, «точек притяжения» выставки стала без преувеличения гигантская икона «Сказание о Римской иконе Богоматери. Воскресение – Сошествие во ад, с клеймами. Житие святой Фотинии. Евангельские сюжеты». Она происходит из расположенной неподалеку от Третьяковки архитектурно нарядной церкви Григория Неокесарийского на Полянке. То, что должно было свободно считываться современниками из самих изображений, сегодня комментируется на интерактивном мониторе. В пандан к иконописным клеймам, напоминающим огромную раскадровку, сделали digital-расшифровку, где сюжеты «препарированы» и с точки зрения влияний Библии Пискатора.

С другой стороны, через эти евангельские сюжеты видно, как русская живопись старалась если и не синхронизироваться с европейской, так «наверстать» упущенное: вот на блюде выгравировано «Благовещение», восходящее к гравюре из Библии Пискатора, а та, в свою очередь, восходила к рисунку знаменитого нидерландского романиста Мартена ван Хемскерка. Так в 1723 году русское искусство оглядывалось на маньеризм XVI века. А вот еще необычнее: икона с «Благовещением» работы Емельяна Никитина, происходящая из московского Богоявленского монастыря, опирается на гравюру Корнелиса Корта, которая восходит к рисунку Тициана! Сходство отнюдь не буквальное (гравюра Корта дана репродукцией в экспликации – видно, что русского изографа главным образом интересовали позы Марии и архангела Гавриила), а фрагментарная архитектура гравюры стала на иконе полноценным интерьером с куполом, кессонированным потолком и даже порфировыми колоннами. Ну, а «шахматные» полы, открывающийся из этого пространства вид на город напоминают европейскую живопись даже до Тициана.

Совсем недавно в Ленинке закончилась выставка «Библия Гутенберга: начало нового времени», рассказывавшая о революции, которую принесло изобретение книгопечатания. Через 200 лет Библия Пискатора по-своему стала революционной для русского искусства. Выставка с ее иконами, гравюрами, резной скульптурой (например, «Грехопадением», где Адам и Ева изображены дважды, и второй раз на отдельной плакетке сдвинуты к самому краю композиции, будто этот сюжет можно проигрывать снова и снова), посудой и даже фаянсовой плиткой, – конечно, в деталях, затейливых, часто забавных, часто неожиданных. Она – об умении вскрывать образы, видя, откуда ноги растут. О деталях, меняющих видение целого.