Мне бы в небо

Куинджи занимал необычную позицию между передвижничеством и символизмом. Фото автора

В Москве прошлую ретроспективу Куинджи устраивали в ГТГ в 1992 году, теперешняя заняла оба экспозиционных этажа Инженерного корпуса, поскольку показаны не только законченные произведения, но и ведущие к ним этюды и эскизы. Куратор Ольга Атрощенко объединила около 180 картин, этюдов и эскизов из 23 музеев России, Азербайджана и Белоруссии и из одного частного собрания в разделы «Притяжение земли», «Тайна ночи», «В просторах вечности» и «Опережая время». Последний оказался одним из самых неожиданных, подводящих черту под тем, как передвижничество Куинджи в стилистике начало делать шаги к символизму. Да так к нему и не пришло.

Когда в 1880-м Архип Куинджи выставил в Обществе поощрения художников «Лунную ночь на Днепре», за полтора месяца ее посмотрело почти 13 тыс. человек – в общем, даже для современного экспериментального искусства цифра хорошая. Экспонировали в затемненном пространстве при ламповом свете – так и нужно смотреть цвет и свет у Куинджи. Полотно стало «хитом» уже тогда – вернее, еще даже не будучи завершенным: великий князь Константин Константинович купил его, увидев в мастерской художника. Незадолго до написания «Лунной ночи...» Куинджи распрощался с передвижниками, хотя идеи этого товарищества были ему близки, и пустился в свободное, весьма удачное плавание. «Лунную ночь...» он будет повторять, одни будут картиной восхищаться, другие, конечно, не понимать. Константин Константинович выпустил ненадолго работу для выставки в Париж, а потом год возил ее с собой по морю – Тургенев тогда сокрушался, что столь длительный морской вояж картину погубит. Ее и правда пришлось реставрировать. Куинджи сделал это в 1882 году за несколько месяцев до того, как внезапно и без объяснения причин удалился из публичной художественной жизни. Многие тогда решили, что живопись он оставил, но это было не так. Сделанные за те годы работы найдут в его мастерской после смерти художника.

Его «Красный закат над Днепром» хранится в нью-йоркском Метрополитен-музее (из-за замороженного выставочного обмена с американскими музеями на выставке его нет, но картина воспроизведена в каталоге). На сайте Метрополитен Куинджи охарактеризован как «один из самых талантливых российских пейзажистов своего поколения». В Третьяковке с написанных современниками портретов и фотографий глядит статный темноглазый красавец с копной волнистых волос. Сын обрусевшего грека, сапожника и хлебопашца, из Мариуполя Куинджи в детстве пешком отправился в Крым, мечтая учиться у Айвазовского. Потом он станет неклассным (свободным) художником в Академии художеств, будет подавать всякие прошения, например, чтобы не сдавать общих предметов, лекции по которым ввиду своего статуса слушать не мог. В общем, трудно назвать его образование систематическим, и с конца 1860-х годов, когда все это началось, до 1893 года, когда уже маститый Куинджи станет действительным членом Академии художеств, когда он сможет купить три дома на Васильевском острове, когда начинавший в юности работать ретушером Куинджи сможет сам заниматься благотворительностью, много воды утечет.

Впрочем, на его холстах вода не течет, за исключением разве что ранних этюдов. Не движется небо, и не колышутся деревья. Что в «Лунной ночи...», что в не менее хрестоматийной и тоже им повторявшейся «Березовой роще» природа скорее пребывает в каком-то сомнамбулическом состоянии. Даже если на картинах просто прошел дождь, даже если просто вышла радуга (сейчас показывают эскизы к «Радуге» – сама картина из Русского музея отправилась на выставку в Японию), даже если там просто стоят хаты, – все это будто застыло в ожидании чего-то чрезвычайного. И даже облако в небе для него – готовый «сюжет». Ожидание и преображает краски то в интенсивно-салатовый, то в розовый, то в голубоватый, каким окрашена луна, так весомо повисшая над спящей землей (художник и впрямь – что неподвластно воспроизвести репродукциям – писал-лепил луну над Днепром так пастозно, что ее «диск» выступает над холстом). Крамской и Репин превозносили Куинджи, противники окрестили его картины то «Березовым лунным днем», то «Щелью», имея в виду, в сущности, одно и то же – новаторскую работу со светом и смелость окрасить его в любой тон.

Возможно, в 1883-м Куинджи слушал лекцию физика Петрушевского о влиянии света на цвета. Самого Куинджи проверяли на чувствительность глаза – к нюансам цвета, говорят в музее, она оказалась выше, чем у других художников, выше, чем у Репина, например. Поиски путей этого самого преображения – главный лейтмотив выставки. Картины окружены маленькими подготовительными работами, и тут-то и видно, как какой-нибудь натурный этюдик по ходу дела – в эскизах – перевоплощается, словно кто-то не только отсекает все лишнее, но и ставит разные фильтры. Впервые эти подготовительные пробы пера публика увидела на посмертных выставках пейзажиста в Петербурге и в Москве в 1913–1914 годах – их устраивало Общество Куинджи, открытое в 1909-м, за год до его смерти. Второй раз – только в 2007-м в Русском музее, куда эти вещи поступили из Общества Куинджи в 1930-м.

На экспозиционном уровне архитектор Агния Стерлигова поддержала свойственное Куинджи перебирание тем и вариаций мотивом «перелистывания страниц», о них напоминают «загнутые» углы выставочных выгородок. И даже если вы не можете признаться в пламенной, как его пастозные, экспрессивные (один из них – «Закат зимой. Берег моря» 1900-х – чуть-чуть недоэкспрессионистичный по письму), краснющие закаты, любви к его творчеству, то сказать об уважении – да. За поиски и за необычную позицию между передвижничеством и символизмом. По сути, он на него так и не решился, по форме сильно приблизился. В последнем зале, озаглавленном «Опережая время», то «Осень» оказывается ковром пастозных разноцветных пятен, то стволы «Березовой рощи...» тлеют оранжевым, пока кроны сливаются в какое-то единое облако, то закатный свет ложится на снег красными сполохами, то лунный – белым густым молоком. Он хотел учиться у Айвазовского, а среди учеников самого Куинджи были Константин Богаевский, Аркадий Рылов, Николай Крымов и Рерих. Большая дистанция, где Куинджи – как «пересадочная станция».