Маленький человек, который хотел убежать в будущее

По словам Эмилии Кабаковой, инсталляция «Как встретить ангела» – о том, что нужно быть на грани отчаяния, тогда ты строишь лестницу в небо. Фото автора

Проект «Илья и Эмилия Кабаковы. В будущее возьмут не всех» в трех музеях открывала Эмилия Кабакова – сам классик московского романтического концептуализма Илья Иосифович по состоянию здоровья прилететь не смог. Ретроспектива, состав которой немного отличается в каждом из городов, предваряет 85-летие Кабакова – его отметят 30 сентября. Хотя в Третьяковке говорят не об этом, а переставляют акцент на то, что самые большие залы здания на Крымском Валу отданы не искусству прошлого, а классике современности. С легкой руки архитектора Евгения Асса эти залы стали кабаковскими до неузнаваемости.

Перед входом клеят буквы выставочного заглавия – возле стремянки, будто от руки, старательно выведено «В будущее возьмут»... минут через десять появляется «не всех». Одноименная кабаковская инсталляция 2001 года, в свою очередь, одноименная его же тексту 1983-го, показывает и озвучивает отчаянную пустоту: поезд ушел, он еще виден, но бегущая строка сообщает ту самую фразу про не всех. На перроне валяются картины – их вместе с автором, художником, героем инсталляции не взяли. Как известно, в советское время на разрешенные к вывозу из СССР работы ставили штампы – ценности не представляет, к вывозу разрешено... Кто решает, что искусство, а что мусор, кого взять, а кому отказать – вопрос, выводящий кабаковскую инсталляцию в измерение вневременное. В то самое будущее. Впрочем, в каком-то смысле само искусство концептуалиста, можно сказать, отвечает на этот вопрос хрестоматийными ахматовскими строчками про «из какого сора», доводя их до вещественной буквальности.

Давно живущих в Штатах Кабаковых в Москве встречают, можно сказать, триумфально. Что в 2008-м, когда их ретроспектива открывала «Гараж», а одновременно инсталляции показывали в Пушкинском музее и на Винзаводе. Что во время нынешней ретроспективы, когда к 85-летию художника «Гараж» представил документальную ленту Антона Желнова «Бедные люди. Кабаковы», а в Третьяковке с лекцией выступил один из самых влиятельных мировых кураторов Жан-Юбер Мартен, в свое время купивший для Центра Помпиду знаменитую инсталляцию «Человек, улетевший в космос...». Может, все это оттого, что кабаковское творчество отчасти воспринимается сегодня пророчеством из прошлого. Про будущее.

Илья Кабаков действительно прошлое умеет обратить в будущее (ну или работы его временами кажутся приближением картинок прошлого, которые вновь поджидают нас за ближайшими поворотами Истории), частное – в универсальное, конкретное – остранить. Вроде бы увязая в приземленных приметах коммунального быта, сковородах-кастрюлях, приоткрытых стареньких дверях, в невольно и бесконечно подслушиваемых в неделимом общественно-частном пространстве коммуналок обрывках диалогов, когда все время остающиеся за кадром мизерабельные персонажи никак не могут выпутаться из рутины и несвободы – физической и ментальной – абсурдно выясняя, например, «чья это муха», но когда находится персонаж, предпринимающий отчаянные попытки бегства, – так вот, вроде бы увязая во всем этом, Кабаков тем не менее создает свое искусство очень сценичным. Недозакрытые/недооткрытые двери, неприбранный (как в инсталляции «Лабиринт. Альбом моей матери») или маниакально-любовно 

коллекционируемый мусор (как в знаменитом «Мусорном человеке...»), наконец, дыра в потолке захламленной коморки персонажа вырвавшегося («Человек, улетевший в космос...») – не просто подсмотренные, но именно что остраненные и сконструированные ситуации, в которых герой – и персонаж Кабакова, отчасти намекающий на своего создателя, и вы, и каждый зритель. Тотальные инсталляции делают вас соучастником происходящего. Недаром Эмилия Кабакова (в рабочую группу выставки входят Зельфира Трегулова, Фаина Балаховская и Ирина Горлова, но директор называет кураторами самих художников) против аудиогидов и за чтение текстов в залах, а главное, говорит, что впечатления от экспозиции просчитаны.

Кабакова и их образовавшийся в 1989 году тандем с Эмилией в будущее взяли давно. Его мастерскую на Сретенском бульваре Кабаковы перед теперешней выставкой подарили Третьяковке – та обещает открыть экспозицию, посвященную московскому концептуализму. Этот билет в будущее случился бы уже потому, что из книжной иллюстрации как возможности заработка в советское время, из написанных для себя картин и характерных для московского концептуализма картин-объектов выкуклились придуманные Кабаковым, с одной стороны, концептуальный альбом, с другой – тотальная инсталляция. Взяли бы уже только за это, задолго до того, как открывающая сейчас ретроспективу картина 1982 года «Жук» ушла с молотка в 2008-м за рекордные 5,8 млн долл, став самым дорогим произведением ныне живущего российского художника.

Ретроспектива выстроена от ранних работ к картинам 2010-х, но так, что артикулированы и сквозные мотивы, и залы – теперь это комнаты – цепляются друг за друга. Кабаков, например, ведет диалог с историей искусства, когда то пишет сезаннистский пейзаж, то бросает свою реплику живописному жанру XIX века в комнатах, отвечая ему в 1966-м абсурдистской иронией картинки «В комнате»: стол-стулья, картины на стенах и герой о двух туловищах да с одной головой. То он превращает в картину схему «Ответы экспериментальной группы», то посмеивается над советскими тематическими картинами в серии «Праздники». В инсталляции «В будущее возьмут не всех» мелькнет автоцитата – ранняя картинка из второй комнаты «Поездка на велосипеде» – выставка диалогична по отношению и к зрителю, и к самой себе. В новом тысячелетии Кабаков соединяет на холстах будто бы советскую живопись, появившуюся поверх живописи будто бы классической, когда то и другое идет фрагментами, словно ошметками, отшелушиванием временных пластов.

Персонажность, вытягивающая за собой повествовательность, литературность, – как известно, одна из отличительных черт московского концептуализма. Кабаков создал целый сонм персонажей, он будто бы за ними не то что прячется, отказываясь от авторской манеры, а просто наблюдает и монотонно фиксирует их поведение. «Вместо сильных мира этого и слабых – лишь согласное гуденье насекомых», – как писал Бродский. Но в кабаковской «имперсональности» отчетливее проступает авторский стиль (каталожная статья Бориса Гройса и названа «Ре-конструкцией авторства»).

Вскочить в последний вагон, катапультироваться через потолок, встретить ангела – маленький человек Кабакова то и дело пытается сбежать. Но есть жизнь и музей, сцена жизни и искусства, История, будто ненароком вытянутая сквозь игольное ушко частных историй, у Кабакова они туго переплетены меж собой. Евгений Асс и выстроил выставку чересполосицей пространств, артикулирующих эти мотивы. Вы попадаете в череду залов с серыми стенами, до зубовного скрежета тоскливыми. От них отпочковываются то коммунальные комнатушки, то темный-темный зал, где в макете «Вертикальная опера (Гуггенхайм)» ллойдрайтовская спираль нью-йоркского музея представляется пространством перформанса, подчеркивая упомянутую сценичность кабаковского искусства. А когда поезд уходит, и в будущее – в историю, в музей, куда угодно – берут не всех, вы оказываетесь в «Пустом музее», где вход и выход оформлены тяжелыми золочеными рамами, но где нет ни одной картины. Это же идеальный, по Мальро, «Воображаемый музей», в который можно взять всех, пока звучит «Пассакалия» Баха. Эта ретроспектива постепенно набирает эмоциональные обороты, она еще зазвучит щемящей нотой воспоминаний о матери и из тесного лабиринта выйдет в самое светлое пространство. Отчасти отчаяния, но больше – надежды.