Михаил Ларионов был великий выдумщик

На фото Ирина Вакар. Фото предоставлено пресс-службой ГТГ

В Новой Третьяковке 19 сентября откроется долгожданная ретроспектива Михаила Ларионова – через пять лет после прошедшей здесь ретроспективы его жены Наталии Гончаровой. Знаменитого авангардиста, одного из организаторов выставки «Бубновый валет», организатора выставок «Ослиный хвост» и «Мишень», изобретателя лучизма, театрального художника, работавшего с Дягилевым, представят через полтысячи экспонатов. Это не только его собственные работы, но и предметы из его коллекции. Об экспериментах Ларионова, включавших и футуристическую кухню, и футуристическую моду, о том, почему лучизм сильно отличался от других систем беспредметной живописи, о его французском периоде сокуратор ретроспективы, старший научный сотрудник отдела живописи первой половины XX века Ирина ВАКАР (выставку она делает вместе с заместителем заведующего отделом графики XVIII – начала XX века Евгенией Илюхиной) рассказала корреспонденту «НГ» Дарье КУРДЮКОВОЙ.

– Ирина Анатольевна, готовя выставку, Третьяковская галерея опубликовала в новом томе каталога галерейного собрания всю свою живопись Ларионова и сделала некоторые переатрибуции. Расскажите, пожалуйста, об этом подробнее.

– Наш том «Живопись первой половины ХХ века» (К–Л) вышел в конце 2017 года. В нем опубликовано около 230 картин Ларионова (большинство впервые), из них 207 – из наследия второй жены художника Александры Томилиной. В 1988 году по ее завещанию в галерею поступили работы Ларионова, его архив и коллекции. Часть этого невероятного по объему материала впервые будет показана на выставке. Систематизация произведений Ларионова потребовала огромного труда, ведь их очень трудно датировать, разделить ранние и поздние. Даже отделить работы Ларионова от работ Гончаровой не всегда легко. Кроме того, в ларионовском фонде оказались картины его младшего брата – Ивана Ларионова. С атрибуцией нам помогали ныне покойный Глеб Поспелов и Елена Баснер, она первая указала, что некоторые картины написаны Иваном. Как выяснилось, их довольно много. Это был человек сложной судьбы: моряк, участник двух войн – Русско-японской и Первой мировой, в 1915 году он попал в плен, в 1918-м вернулся и в 36 лет умер от тифа. Хотя Иван учился живописи только у брата, тот считал его очень талантливым. Его вещи мы тоже опубликовали и уже показывали на выставке «Тайны старых картин» (2016). Но и его искусство, и даже биографию еще предстоит изучать. Когда-нибудь мы покажем и его работы…

Ларионов. Петух (лучистый этюд). 1912.  Холст, масло. ГТГ.

К выставке Михаила Ларионова мы очень долго шли. Есть некоторая несправедливость в том, что о Малевиче, Татлине, Гончаровой сегодня известно гораздо больше, чем о Ларионове, хотя он был первым авангардистом, без него их творческие пути сложились бы по-другому. Гончарова прямо говорила мужу: «Я знаю, что я твое произведение, и без тебя ничего бы не было». В России Ларионов организовал только одну свою персональную выставку – в 1911 году, она была однодневной и длилась пять часов! Уже в 1915-м он покинул Россию и в дальнейшем жил во Франции. Казалось, его вообще могли бы забыть. Но незримые нити связывали его с русской культурой даже в советское время. Его молодые последователи в 1920-х основали группу «Маковец, или Путь живописи». В 1965-м маленькую выставку Ларионова сделал Николай Харджиев, и мы знаем восторженные отзывы художников, никогда лично не видевших Ларионова. До сих пор есть художники, продолжающие его линию, – Ирина Затуловская, например.

– Если посмотреть хронику его жизни, у них с Гончаровой вроде бы было довольно много выставок во французский период?

– Во Франции персональные показы были, хотя не очень большие и не очень шумные. В 1980 году прекрасная выставка Ларионова прошла в Русском музее и Третьяковской галерее. Инициатива принадлежала Александре Томилиной, она предполагала передать произведения Ларионова в дар Советскому государству, но при условии издания каталога. И каталог уже был подготовлен Евгением Ковтуном, Глебом Поспеловым и Еленой Баснер. Но его так и не издали, и многие работы Ларионова с тех пор ушли в частные коллекции. В 1999 году в Третьяковской галерее прошла выставка Ларионова и Гончаровой «Шедевры из парижского наследия», где было больше 40 ларионовских полотен. Но это – подступы к тому, что мы покажем сейчас.

– Ларионов же, в духе эпохи, занимался не только изобразительным искусством...

– Мы хотим рассказать о нем как о всеобъемлющей личности. Он был великий выдумщик: сочинил проект футуристического театра, который, правда, не удалось реализовать. Хотел создать футуристическую кухню (а настоящие итальянские футуристы обратились к этой идее только в 1930-е годы): к примеру, предлагал варить суп из вина с поросячьими ушами. Он придумал футуристическую моду: у женщин одна грудь должна быть открыта, расписана или татуирована, у мужчин – татуировка на голых ногах. Главный принцип украшения – асимметрия: например, предлагается оставлять половину бороды и один ус; вплетать в косички мужчинам золотые нитки, а цветок носить не в петлице, а за ухом. Все это придумано в 1913 году. Все знают фотографии Ларионова и его друзей в футуристическом гриме; даже Гончарова – сдержанная, скромная, строгая – не могла противиться ларионовскому напору. Но она тоже ходила с раскраской и говорила, что чувствует себя сомнамбулой. Она всегда подчинялась его советам, несмотря на свою яркую индивидуальность. А Ларионов, кстати, ее всегда выдвигал на первый план, выше себя.

Отдыхающий солдат. 1911. Холст, масло. ГТГ

– Некоторые почему-то считают, что Гончарова слабее Ларионова.

– Знаете, это на любителя. Есть мнение, что у Гончаровой были слабые вещи, а у Ларионова нет. Но это неверно. Абсолютно «ровное» творчество, без срывов и перепадов, вообще невозможно. Ларионов очень острый и неожиданный художник, в нем много разного, и целиком его принять не очень легко, как любого сложного человека. А мнения о его характере полярные. Одни находили его обаятельным, веселым, благожелательным, иногда он очень трогательный – например в письмах к Гончаровой, где просит прощения за то, что много ее обижал. Другие считали нетерпимым, капризным и амбициозным интриганом, выдвигавшим на первый план себя. Ларионов был гораздо сложнее того впечатления, которое он производил. И в его искусстве тоже много разного.

В нашем большом каталоге к выставке будут отражены разные стороны его личности. Например, Андрей Сарабьянов написал статью о Ларионове как кураторе. Тогда выставки наряду с диспутами были самым живым способом общения с публикой. И порой скандальным. Так, на одном из организованных Ларионовым диспутов пришлось вызвать полицию, поскольку дело дошло до драки. Его даже вызвали на дуэль! Но Ларионов отказался, сославшись на то, что противник не принадлежит к дворянскому сословию.

– Вы сказали, что покажете и его коллекцию?

– Да, это и изумительные лубки, и материалы, связанные с театром, – а у него была необыкновенная любовь к балету, к Дягилеву и его танцорам, фотографии которых он хранил. Он даже занимался хореографией, поскольку хотел и балету дать импульс обновления. Например, за счет новых, «внехудожественных» элементов – бытовых, немного не очень эстетичных, эпатажных движений. Для танцоров эти движения были тяжелы, но исследователи танца говорят, что Ларионову и это было важно. Он хотел создать ощущение немного неуклюжей, «рубленой» пластики, соответствовавшей древнерусским мотивам, которые он вводил в балет. Уезжая в 1915-м, Ларионов предвидел, что у нового балета большое будущее. А что касается живописи... Некоторые историки считают, что главные художественные идеи ХХ века родились до середины 1910-х, за исключением конструктивизма и сюрреализма, все уже было найдено. А балет благодаря Дягилеву в мире расцвел. Гончарова в старости консультировала Ролана Пети и других знаменитых балетмейстеров. Думаю, что если бы Ларионов не был болен, он бы и кино мог заняться.

Кроме того, мы покажем его библиотеку, а в ней много раритетов. Под свою коллекцию Ларионов снял отдельное помещение, которое, как рассказывают, закрывал, чтобы никто не видел. Все это он мечтал завещать России. Один исследователь пишет, что Ларионов, видимо, мало читал. Но есть его письмо, где он вспоминает и платоновский «Пир», и какие-то комментарии Бальмонта, и Шелли. Как это мог сделать мало читающий человек?!

Автопортрет в тюрбане. Около 1907. Холст, масло. ГТГ

– Сохранился ли фильм 1914 года «Драма в кабаре футуристов № 13», где Ларионов с Гончаровой были и художниками, и актерами?

– Только один кадр. Но это тоже было попыткой отреагировать на все новое, что возникает в жизни. У Ларионова была даже черно-белая предлучистская картина начала 1910-х «Сцена – кинематограф», где черно-белые потоки краски как будто имитируют мелькание кинокадров.

– Для Ларионова был очень важен импрессионистический этап. Андрей Дмитриевич Сарабьянов со ссылкой и на ваши пояснения к галерейному каталогу собрания, о котором мы говорили вначале, пишет, что он больше всех молодых авангардистов «был причастен к неоимпрессионизму».

– Он был импрессионистом по натуре. Николай Пунин говорил, что Ларионов не писал, а видел импрессионистически. Благодаря Пунину, пожалуй, лучшие импрессионистические картины Ларионова хранятся в Русском музее: в 1920-е годы он убедил купить их в музей. Они будут на выставке. Он вообще был открыт к разным впечатлениям, вбирал их в себя как губка. Поэтому, по словам покойного Валерия Турчина, ларионовская эволюция была такой «замысловатой». Даже в старости, когда художник был уже болен, он как-то записал, что в углу комнаты висит пила, на ней пыль – и это никого не интересует, а она, никому не нужная, прекрасна. Он любил и восточное искусство, и детское, и африканское, и классическое – и даже искусство коллег (но далеко не всех!) В импрессионизме его меньше, чем других – Коровина, Грабаря, Юона, – волновал мотив, то, что изображено. Ларионову было важно, как это сделано. К примеру, «Розовый куст после дождя» – это просто зеленая «масса», длинные косые мазки, холодноватая гамма с розовыми вкраплениями. Но сам ритм завораживает – кажется, картина может расти во все стороны, расширяться бесконечно. Но Ларионов не стремился повторять найденное: он считал, что представление о том, что стиль – это человек, давно устарело. Потому что он был антибуржуазным и антикоммерческим художником. Когда он уже стал успешным, его принимали на все выставки, – вдруг резко изменил манеру письма. Один критик, недоумевая, писал, что кажется, будто в Ларионове сидело три разных художника. Один тонкий, другой – со странным вкусом, а третий – просто грубый и нахальный, не умеющий рисовать. Ларионов считал, что нужно избавляться от узнаваемого стиля. Он поэтому и разошелся с «Бубновым валетом», чью первую выставку организовал. Хотя его примитивизм повлиял и на Кончаловского, и на Машкова, и на Куприна.

– Появившийся в 1912-м лучизм называют ларионовским вариантом беспредметной живописи. Почему он так и не сделал следующий шаг к абстракции?

– Ларионов более чувственно воспринимал мир, чем Кандинский, Малевич или Татлин. У него был даже такой «лозунг»: «Искусство для жизни и жизнь для искусства». В отличие от Кандинского и Малевича, он не разделял. Есть характерное воспоминание Томилиной о том, как Ларионов, когда они жили на юге Франции, долго всматривался в природу, прежде чем начать работу, он даже мог застыть с носком в руках, просто наблюдая за изменениями освещения на море. А потом быстро, один за другим делал рисунки.

Лучизм был короткой страницей ларионовского творчества, но позже стал считаться его главным созданием. Одни считают, что лучизм возник из ларионовского импрессионизма, другие видят здесь влияние футуризма. Думаю, было и то и другое. На Западе Ларионова признали как театрального художника и создателя лучизма. Так сложилось, что лучистские картины раскупили. К нам они из фонда Томилиной не поступали. У нас есть только две – «Петух (лучистый этюд)» и «Голова быка». Сам художник делил лучизм на реалистический (как эти работы) и беспредметный. Но даже беспредметный лучизм очень отличается от известных нам беспредметных систем Малевича, Татлина, Кандинского. Потому что Ларионов не философ, не умозрительный человек. Он ловил, как сказал бы Пушкин, «все впечатленья бытия». У него, например, желтый – это цвет солнца. А у Кандинского желтый другой, он ассоциируется с чем-то острым, пронзительным, со звуками флейты... У Ларионова всегда, даже в примитивистских картинах, на первый взгляд плоских, есть намек на пространство, небо. А когда Кандинский пишет пространство – это мировое пространство. Когда пространство пишет Малевич – это космос, не меньше. У них совершенно другой характер мышления.

Весна. Времена года (новый примитив). 1912. Холст, масло. ГТГ

– Из-за чего возникли проблемы с датировками ларионовских работ – он их менял? В книге Василия Ракитина о Георгии Костаки приведена жалоба Ларионова о первенстве в беспредметной живописи: мол, он сделал первую лучистскую работу раньше Кандинского, еще в 1908-м. Но ведь первая лучистская вещь – 1912-го. Ларионов лукавил?

– Да, он сильно «омолаживал» даты. А Кандинского он просто недолюбливал. Ларионовский путь был менее логичным, чем у него или, скажем, у Малевича. Последнего можно рассматривать как эталон, поскольку в целом этапы его развития совпадали с общеевропейскими течениями. Сначала были фовистские формы, потом он заинтересовался кубизмом и футуризмом, приспособив их стилистику к своим задачам. А потом пришел к беспредметности. Ларионов развивался по-своему и поэтому был невероятно авторитетен среди молодежи. Александр Шевченко, например, написал, что к ним пришел художник гениальный, какого он прежде не видел. Ларионов очень быстро овладел мастерством в обычной фигуративной живописи, воспринял уроки Серова и Коровина, но работал в совершенно своеобразной манере. Его ранние вещи – тонкие, «душистые». Там, где Коровин положил бы яркое пятно и жирный мазок, Ларионов едва касался кистью, очень деликатно.

– У вас будут работы французского периода? Какие они у Ларионова? Гончарова даже к абстракции возвращалась.

– Его судьба труднее, поскольку творческий путь был короче. За исключением театра, его французский период мало изучен. В 1950 году Ларионов пережил инсульт, его парализовало. От 1940-х годов осталось тоже довольно мало работ, основной массив произведений – это 1920–1930-е. И живопись, и графику (ее будет больше) зритель увидит фактически впервые. Там есть экспериментальные, минималистские, полубеспредметные рисунки и акварели. Живописью в эти годы Ларионов занимался меньше, и она еще по-настоящему не понята и не оценена.

В 1920–1930-е годы Ларионов иногда возвращался к своему раннему творчеству. Не напрямую к импрессионизму, а к нежной, перламутровой тональности. Иногда писал пуантелью. На одной из своих работ он даже написал: «Моему гениальному учителю Сёра». И порой он ставил на холстах ранние даты, словно стесняясь, что пишет «по-старинному» – лирические, воздушные, с какими-то бестелесными девушками, задумчивые картины. Впрочем, он не очень-то старался, чтобы датировки приняли за правду: ставил, скажем, «1902», а изображал типичного француза в соломенной шляпе. В «гаснущем» цвете этих работ уже нет той активности, какая была в ранние годы. Вместо цветов теперь у него будет веточка – только остов. Это произведения говорят о сложном душевном состоянии. Но, на мой взгляд, их вызвал к жизни не кризис, а отклик на другую, новую реальность – ведь во Франции 1920–1930-х годов атмосфера была совсем не похожа на бурлившую, наполненную революционным духом художественную жизнь России 1910-х. И конечно, Ларионову ее очень недоставало. Прежнее влияние Ларионова на русскую культуру почти ничего не значило во Франции. На Западе его известность, как и слава Гончаровой, была связана главным образом с именем Дягилева, умершего в 1929 году.

– Когда Костаки приехал к Ларионову и Гончаровой в 1950-х в Париж, они казались какими-то очень непристроенными и, боясь, что их работы пропадут, просили забрать произведения в СССР.

– Среди приезжавших к ним из СССР Костаки был самым симпатичным. Но государству это наследие не было нужно. Конечно, Ларионов и Гончарова не были совсем забыты: когда в 1948-м искусствовед Мишель Сефор сделал выставку их лучизма, интерес к ним как к художникам авангарда, стоявшим у истоков беспредметного искусства, начал возрождаться. И как раз в 1958 году Гончарова, с деформированными артритом пальцами, но с невероятным энтузиазмом стала работать с беспредметными формами, находясь под впечатлением от полета советского «Спутника-1» годом раньше. Но здесь еще важно, что Ларионов и Гончарова были очень тесно связаны с русской культурой и, конечно, очень тосковали. Они продали несколько картин – в Музей Гуггенхайма, в галерею Тейт (принадлежащий галерее «Ноктюрн. Лучизм» Ларионова впервые будет экспонироваться на нашей выставке), в тогдашний Центр Помпиду. В 1960-х годах в разных странах прошли их персональные выставки. Но в то время сами художники уже отчасти стали историей.