Однажды Мочалов встретился с Мейерхольдом

Кукол порой переиграть невозможно. Фото © Московский театр кукол

Московский театр кукол (МТК) возвращается к образцовской традиции спектаклей для взрослых. Труппа – а труппа МТК по большей части молодежная – играет «Гиньоль имени Станиславского», остроумную юмореску по мотивам рассказа Карела Чапека «Как ставится пьеса», как путеводитель для преданного зрителя и капустник для театралов.

Карел Чапек писал юмористический очерк о закулисной стороне чудесного искусства театра. Писал с той стороны, которую лучше знал сам, – смотрел на парадоксальный театральный мир испуганно-восторженными глазами автора, с цинизмом подмечая все острые углы и болезненные точки, пытаясь дать ясный ответ читателю – почему, если в театре невозможно спокойствие и уверенность, как в столярной мастерской или на мыловаренном заводе, артисты, режиссеры, бутафоры снова и снова стремятся на подмостки, а драматурги продолжают нести в театр свои пьесы. Режиссер Наталья Пахомова наложила на теоретическое эссе Чапека историю постановки чеховской «Чайки» в Московском Художественном театре, с которой начался отсчет новой эры русского театра, и с помощью перчаточных кукол – их создала художник Евгения Шахотько – вывела на ширму сразу всех героев театральной истории двух веков, живых легенд, но каждого – со своей человеческой слабиной. «Божественного» Станиславского, практичного Немировича-Данченко, аристократичного Вахтангова, демонического Михоэлса, Мейерхольда-революционера, романтика Мочалова, строгого педагога Щепкина, хохотушку Екатерину Семеновну Семенову, мистическую львицу Ермолову, трепетную героиню Комиссаржевскую. Собранные на одной ширме, великие творцы и на небесах, почивая на облаках, не отказывают себе в удовольствии поставить спектакль. Ведь «те, кто самоотверженно посвятил жизнь театру, после смерти попадают – в театр»! 

Но ведут они себя, конечно, неподобающе – дерзко и вызывающе: того и гляди завяжется очередная потасовка, а мирить всех придется опять Станиславскому. Семенова в восточной чалме и с выдающимся бюстом без умолку хохочет, даром, что Пушкин и Гнедич воспевали в ней русскую трагедию. Мейерхольд (кожаный плащ и вздыбленная шевелюра придают кукле особо грозный вид) носится с «новыми формами», за что норовит быть задушенным Немировичем. Ермолова вечно перетягивает одеяло на себя, капризничает, соперничает с Комиссаржевской и требует повышенного внимания, все-таки играть «свободных личностей, противостоящих пошлости» – это вам не шутки! Хорошо хоть Соломон Михайлович не шумит, только ходит грозной тучей, а Евгений Багратионович обволакивает всех мягким кавказским акцентом.

Труппа есть. Но где взять автора? Играть-то, как всегда, нечего, а таланты пропадают! Хитроумный Немирович не прочь занять место драматурга, но трепетный Мочалов не выдерживает напряжения и падает в обморок. Откачивать эксцентриков приезжает, влача врачебный фургон, доктор Чехов и после долгих уговоров соглашается написать пьесу, как муха увязая в этом сладко-горьком меду театра. Все шумят, раздают новоявленному автору советы и указания: «Моя роль – бонвиван», – бросает Щепкин и стремительно скрывается за ширмой. Обескураженный Чехов покорно садится за пишущую машинку – кричит чайка. И вот пьеса написана – автор несет ее в театр. Но оказывается, только когда пьеса «достаточно вылежится и даже начнет попахивать, ее пора подавать на сцену». И бедный автор коротает время как может – не спит, считает минуты, от нечего делать достает ружье и (не дожидаясь финала!) палит в никчемные часы. Наконец первая репетиция, и после схватки режиссеров, очереди из дурацких вопросов от артистов о париках, чулках и платьях Станиславский пытается начать читку. Мейерхольд – Треплев: «А какая страница?» Вахтангов – Сорин: «А я роль дома забыл». Станиславский – Ермоловой: «Зачем вы сели на стул, это же кустарник! Начнем с вашего выхода: «Почему вы всегда ходите в черном?» Мочалов по привычке читает монолог Гамлета, Ермолова так распаляется, что ее приходится тушить из пожарного шланга… Чехов, забившись в угол, отчаянно страдает!

Как и положено петрушкам, они бегают друг за другом с дубинками, уморительно под живой аккомпанемент валятся от бессилия и сползают за ширму и  устраивают словесные перепалки; актеры ссорятся, кому первым выйти из-за кулис, режиссеры попрекают осветителей и монтажников. Живой план (он, правда, как это часто бывает в кукольном театре, уступает по актерской отдаче) ленивых рабочих сцены и уборщиц, громоподобных пожарных – сардонически высвечивает снобизм творческой богемы. «Вы еще скажите, что осветитель не человек!»

Сценарий бурлескно соединяет сатиру Чапека (кстати, он в спектакле тоже появляется – грустной куклой, отверженным, не замеченным театром автором) и анекдотические сценки в духе Хармса. Чрезвычайно реалистичные по портретному сходству куклы-знаменитости играют в гиньоль на всю катушку – с тумаками, спорами, погонями, интригами; объемным гротеском, тонким юмором и любовно подмеченными деталями в каждой «маске». Со счастливым и капельку трагическим финалом. Над всей этой вакханалией кружится меланхоличный Чехов на своей белоснежной чайке: «Люди, львы, орлы и куропатки, рогатые олени…»

Отдельная реприза – играемая живым планом пародия на зрителей, то невежественных, то «продвинутых», посещающих премьеру ради садистского удовольствия посмотреть на муки и волнения актеров, агонию режиссеров. Энергичные перемещения исполнителей из-за ширмы в зрительный зал и обратно по-настоящему встряхивают публику, отвыкшую от столь разномастных приемов у кукольников. Но вот финальный хор, похожий на студенческий, с песенкой о «Добром зрителе», которую пел в свое время еще Аркадий Райкин, все-таки хочется купировать.