Чистилище перед экспериментом

Куратор Анастасия Винокурова рассказывает историю ларионовской «Прогулки», некогда разделенной надвое картины. Фото со страницы Музея русского импрессионизма в Facebook

Основателя музея Бориса Минца на открытии выставки «Импрессионизм в авангарде» не было – напомним, что Минц и его сыновья с семьями уехали в Лондон, чуть позже в прессе появились сообщения о том, что СК начал проверки в компании предпринимателя. На заданный во время пресс-конференции вопрос о дальнейшей судьбе музея директор Юлия Петрова ответила, что «никаких перемен» в его работе не предвидится. На осень здесь готовят ретроспективу Давида Бурлюка, на 2019-й – коллективную выставку с работами Игоря Грабаря, Николая Мещерина и других авторов. Кроме того, ведут переговоры о привозе европейской выставки – какой, пока не уточнили. Открывшийся сейчас «Импрессионизм в авангарде» – кураторский проект Анастасии Винокуровой, объединивший более 60 работ из музейных и частных собраний. 7–8 июня пройдет первая для музея международная конференция на эту тему.

В 1932 году, печально известном постановлением ЦК ВКП(б) «О перестройке литературно-художественных организаций», Казимир Малевич работает над последней своей теоретической работой с довольно неожиданным заголовком – «Практика импрессионизма и его критика». Этот текст не был опубликован, но цитаты из него приводит в каталожной статье к нынешней выставке Андрей Сарабьянов. Один из самых радикальных авангардистов в поздние годы не только воссоздавал свои ранние импрессионистические работы для выставки 1928-го в Третьяковке (проставляя на них ранние даты), но и писал о том, что «исследование (импрессионизма) все же не окончено». Супрематист уловил возвращение импрессионистических «токов» в советское время.

Малевич считал французское движение обязательной стадией в сложении нового искусства: импрессионизм, сезаннизм, кубизм, футуризм и супрематизм. Что, по словам Сарабьянова, вписывалось во «французскую модель», воспринятую многими авангардистами: «импрессионизм–постимпрессионизм–фовизм–кубизм».

Сама выставка встречает текстом, где пишут, что в начале XX века импрессионизм в России трактовали гораздо шире, чем сегодня, включая в него многие французские -измы, даже фовизм. В залах и соседствуют импрессионистичные картины, сезаннистские и впитавшие смелую красочную «дикость» живописи фовистов. Импрессионистическая рябь мазков в нежных «Молодых стволах» Роберта Фалька; сезаннистская палитра с изумрудной зеленью у Василия Рождественского в «Отузы. Крым», перекликающаяся с любимыми Сезанном видами горы Св. Виктории. Здесь же – Алексей Кокель, игравший в фовизм, крася лицо мальчика синими и зелеными мазками (на обороте – невидимый сейчас портрет Ленина…). И неоимпрессионистская пуантель разноцветных точек в портрете некоей дамы у Ивана Клюна, который так придвинул лицо к переднему краю картинной плоскости, так «декоративизировал» его, что мадам сделалась похожа на эффектную маску с эмалевыми вставками.

Для следящих за выставочной жизнью нынешний показ – еще и отсылка к двухчастному проекту Андрея Сарабьянова «До востребования» в Еврейском музее и к «Энциклопедии русского авангарда», без преувеличения – эпохальному изданию, которое было составлено стараниями многих специалистов под редакцией самого Сарабьянова и Василия Ракитина. Собственно, при поддержке «Энциклопедии...» готовили и теперешний проект. Первая часть «До востребования» начиналась символизмом и неоимпрессионизмом, вообще авангард там разложили на спектр разных -измов, и сезаннизм, в частности, шел отдельной строкой. Что было убедительно. Сейчас в Музее русского импрессионизма разные живописные векторы «сшили» общим заглавием, Юлия Петрова подчеркивала игру слов в названии «Импрессионизм в авангарде». Широта объединения, очевидно, продиктована и «специализацией» музея, выбранной его основателем, но здесь все же хотелось бы больше дефиниций.

Идея была в том, чтобы показать базу для авангардных экспериментов, или, как пишут со ссылкой на Михаила Германа, «чистилище», этап, освободивший их манеру письма. Знание об импрессионизме пришло в Россию довольно поздно (об этом подробно пишет в каталоге Илья Доронченков), когда во Франции это движение уже сошло на нет. Вместе с тем для многих авангардистов «университетом» новой европейской живописи стало собрание Сергея Щукина, тоже объединившая разные направления. И, к примеру, Иван Клюн, чье высказывание приведено на выставке, писал об увиденном у коллекционера: «Влияние было далеко не одинаково – кто интересовался больше Матиссом, кто Ренуаром, Коро, К. Моне, Э. Мане, Сезанном». Архитектор Наталья Зайченко выстроила выставку по принципу «было – стало», когда те самые картины из «чистилища» сравнивают с репродукциями самых известных работ авангардистов, что размещены фрагментами так, будто мы подглядываем за ними сквозь дощатый забор.

Но выставка интересна прежде всего составом работ. Вот вам Татлин конца 1900-х, а вот африканские пейзажи Петрова-Водкина 1907 года, вот пейзажи уже 1930-х существенно хуже известной Марии Казанской из мастерской Веры Ермолаевой. У одного из главных по части импрессионизма в авангарде, Михаила Ларионова, здесь и «Ночь. Тирасполь», «кричащая» вангоговским сине-желтым, и пепельных оттенков «Улица с фонарем», и зелено-фиолетовая «Прогулка» как громкий привет томному усадебному миру Борисова-Мусатова от играющего в примитивизм авангардиста. Она экспонируется впервые: некогда полотно было разрезано надвое, и в середине 1970-х коллекционер Валерий Дудаков купил сперва одну часть, а 30 лет спустя – вторую. Или здесь есть необычная для привычной манеры Александра Древина «Девушка с полотенцем», по сравнению куратора, написанная с воспоминанием о Ренуаре. Сделано это в 1937-м, за год до расстрела художника.

Малевич тут один, явлен размашисто писанным автопортретом уже 1934 года. Вообще, что касается позднего импрессионизма, так в 1920–1940-х, например, у прежних бубнововалетцев Ильи Машкова или Александра Осмёркина видно, что от опасной банальным взглядом грани с реализмом если что их и спасает, то работа с цветом и светом. Осмёркинские «Яблони», пожалуй, спасает, а машковский пляж – пожалуй, что не очень.