Елизавета Авдошина
Шорты вместо фраков не мешают режиссеру анализировать отношения Онегина, Ленского и Ольги. Сцена из спектакля Русского театра Астаны по роману Пушкина. Фото с сайта www.rtd.kz
Тема «искажения классики» – одна из неисчерпаемых в культурном пространстве. То с одного фланга, то с другого на театр прилетают закостенелая, в зависимости от эпохи благопожелательная или строго предписывающая критика общественных институтов, подозрения и – самое страшное – настоятельные советы, рекомендации. Недавно таковые последовали от церкви.
Патриарх Кирилл, обсуждая проблемы русской словесности, не обошел вниманием интерпретацию классических текстов на театральной сцене. На днях высказывания патриарха подхватил председатель Синодального отдела по взаимоотношениям Церкви с обществом Владимир Легойда, под лозунгом «Нельзя допускать насилия над классикой» высказав мнение, что театральные постановки для школьников должны быть максимально близки к оригиналу.
Главное, что хочет видеть церковь в деле нравственного воспитания детей и подростков, – не отступление от канона. Речь в первую очередь об остатках советской модели театров юного зрителя в их работе для школьников. Ставить спектакли в соответствии со школьной программой, не «эксплуатируя классическое наследие для того, чтобы выражать собственные идеи», – вот какую задачу должен ставить себе режиссер, по мнению духовенства. Не поиск своего «я», своих ответов на универсальные вопросы жизни, не интерпретацию, отвечающую духу времени и его проблематики, не открытие мира автора ключом нового поколения, а «соответствие».
Надо признать, что такие изречения появляются в новостной повестке регулярно. Так, что и сами режиссеры-то устали каждый раз объяснять элементарные вещи. Что есть классика? Что значит классика глазами читателя – нашего современника? Может ли она равняться взгляду современника Гоголя, Толстого, Достоевского? Да даже нашему читательскому взгляду в разные периоды жизни!
Вспомните, что вам запомнилось из «Войны и мира» в 10 классе? Хрестоматийные сцены, разжеванные учителем, – первый бал Наташи Ростовой и духовное перерождение Андрея Болконского под легендарным дубом. Из «Мертвых душ»? Сухая коллекция помещичьих пороков. Из «Преступления и наказания»? Заповедь «Не убий». Но сколько новых смыслов было добыто из писательских глубин лучшими режиссерами прошлого и нынешнего века, сколь различные впечатления мы получаем сами, перечитывая романы must reed в 17 лет, в 25, 40 или 60.
Сегодня, читая документальные свидетельства ХХ века, понимаешь, что генетическая память жива. Охранительные проповеди уходят корнями во «вчера».
В серии «Жизнь замечательных людей» вышла книга Бориса Голдовского с жизнеописанием Сергея Образцова, великого кукольника. В ней, рассказывая о становлении режиссера в 30-е годы, историк театра приводит характерные для того времени отрывки выступлений со Всероссийской конференции работников кукольных театров.
«Современный кукольный театр, как и вообще все современное искусство (кино и театр), не является в большинстве случаев помощником в деле воспитания детей, напротив, это тормоз для воспитания. Ребята, которые посещают часто кино, учатся плохо, потому что кино влияет на них разлагающе. Самым доступным из всех видов театра и наиболее близким ребенку является театр Петрушки, но и он не имеет той направленности, которую нам хотелось бы. Этот театр можно было бы использовать для образовательного процесса. Например, вы проходите в школе тему «Дикие животные». Почему бы театру не прийти на помощь школе и не помочь ей изучить их в оформлении действительной жизни этих животных? Почему не показать детям зайчишку, который прячется под елку и всего боится? Это вполне возможно, завязав вокруг простой сюжет», – говорил в 1930 году некий «товарищ Секретарев», как пишет автор, – педагог опытно-показательной школы.
Уровень дискуссий почти вековой давности действительно потрясает. Но проблема в том, что многие и сейчас как будто не прочь встать на такую позицию: «Зачем же в театре на зверей надевать камзолы и мундиры? Это дезориентирует детей. Почему не показать настоящего волка, его повадки? Почему бы в действие петрушечного театра не ввести технические дисциплины: показать принцип работы мельницы, почему бы не показать в театре турбинные двигатели? Например, Петрушка дул бы на турбину, и она вертелась, и ребенок бы просто и ясно видел бы, как работает турбина. Нужно признаться, было время, когда я, будучи малышом, радостно впитывал в себя сладкий сценический яд. Но теперь-то я знаю, что это яд!» – настоящий документ истории, который крайне любопытно читать, если бы не было так ужасно представлять все иезуитство ревнителя реализма.
Этот примитивный, наивный реализм в отношении искусства – болезнь советской эпохи – может дать только одно: отсутствие развития мысли у зрителя, в данном случае – юного. Полноты восприятия природы искусства – метафорического, образного, гротескного, модернистского. Лишает широты и остроты его осмысления. Это понимали интуитивно еще тогда, задним числом отменяя то одно, то другое радикальное постановление. Вспомнить даже абсурдный запрет на жанр сказки в педагогике 20–30-х, который советские чиновники ввели, и только авторитет Максима Горького вернул все на свои места. «Вредный», «затуманивающий» жанр клеймили «художественным наркозом». В итоге целое десятилетие кукольные театры были на государственном уровне лишены возможности ставить для детей сказки, изображение фантастического бытия на сцене было строго запрещено.
Кажется, трагикомическая борьба была закончена со смертью соцреализма, но, оказывается, нет. Ее отголоски остаются. Парадокс в том, что если раньше те же классики – к примеру, Гоголь или Крылов – обвинялись в «реакционерстве» и всячески развенчивались, то сегодня они же – объекты страстной защиты. Классики в советском театре какими только грехами не обрастали стараниями управленцев от культуры. Знаменитые бесконечные худсоветы на Таганке! Читаем в стенограмме обсуждения спектакля Юрия Любимова «Ревизская сказка» по произведениям Гоголя в Управлении культуры Мосгорисполкома от 1 июня 1978 года.
Цитата по книге «Таганка: личное дело одного театра»: «Я противник субъективистского произвола режиссера по отношению к постановкам пьес классического репертуара. Необходимо бережно относиться хотя бы к авторскому тексту», – говорит доктор филологических науки, сотрудник ИМЛИ Сергей Макашин. И дальше: «Авторы сохраняют основные темы парафразируемого произведения, но отбор тем неизбежно сопровождают элементами деформации материала и субъективности его интерпретации», – пропагандирует образованный человек гуманитарного знания, отрицая главные принципы творчества – индивидуализм и развитие образной формы.
Наконец, о границах интерпретации. Читаем там же: «В эпилоге незаконно произведена генерализация темы Поприщина. Поприщин размножился на ряд лиц, которые мелькают, как стрижи, выкрикивают слова самого Гоголя; их ловят, сажают в сумасшедший дом жестокие его служители. Этого у Гоголя нет. Создается впечатление, что Гоголь воспринимал Россию как сумасшедший дом». Поразительно, как на худсоветах расщепляли режиссерскую идею, чтобы придать ей характер опасного самовластия.
Риторика смягчилась, ушла идеологическая подоплека – больше не говорят о службе пролетариату, пагубности мелкобуржуазной морали и дезорганизации народных масс. Но суть осталась в самых нетерпимых высказываниях: творец – режиссер, художник – не имеет права искажать действительность оптикой своего индивидуального взгляда, реальность должна равняться самой себе или закрепленной в веках букве романа и только в таком виде должна быть преподнесена зрителю. И никакая свобода творческой фантазии и воображения не может витать в головах. Но кто же дает и отбирает это право художника на свободу интерпретации?
«Суд народа и партии» давно отменен. Современные чиновники придерживаются более или менее нейтральных позиций. Остается церковь. Но вот перед нами тома бесчисленных свидетельств того, как церковь в России давила просвещение, запрещала книги и откровенно признавала, что грамотность способствовала лишь общественному разложению, опасному вольнодумству.
комментарии(0)