А хватит ли водки?

Предприимчивая Рита – Алена Бабенко (слева) с матерью семейства (Марина Хазова) никак не могут понять – а хватит ли на свадебном столе выпивки? Фото с официального сайта театра

Егор Перегудов ставит в «Современнике» давно, каждый раз выдвигая перед собой серьезные постановочные задачи. Его выбор литературной основы часто идет вразрез с обычными театральными решениями. Хотя в прошлом сезоне была взята «Поздняя любовь» Островского и классика сослужила здесь недобрую службу. Но режиссер явно провел «работу над ошибками» и в «Свадьбе» – авторской композиции по нескольким произведениям – изящные сценографические находки и костюмы Марии Трегубовой не затмевают, а лишь высвечивают актеров, а в фокусе режиссера – попурри весело рассказанных историй. 

Одна из главных удач Перегудова на московской сцене – «Человек из ресторана» в «Сатириконе» с Райкиным в главной роли. Социальная драма с лирическими вкраплениями, сделанная с глубоким пониманием времени (действие повести Шмелева происходит в начале ХХ века). Режиссеру этот жанр явно душевно ближе, но он упрямо заставляет себя ставить комедии. Сложно сказать почему: таков запрос времени, периода конкретного театра? Другое дело, что смешного на сцене случается не так уж много, несмотря на всевозможные попытки сделать смех, иронию двигателем спектакля. И к финалу становится ясно, что хочется главного – искрящейся актерской шутки-выделки. 

Ведь смешить на сцене – не все равно что в жизни. Перегудов использует для буффонады сугубо театральные приемы. Тут и переодевания на авансцене и разоблачение героя, когда он стаскивает надоевший парик, и проход через зал, и появление на балконе, и звуковые эффекты бульканий, откупориваний, льющейся в бокалы жидкости. Иногда приемы – замыленные, когда, к примеру, режиссер одевает мужчину в женское платье, но образ, к сожалению, дальше не двигается, так и оставаясь оболочкой старой, как многие считают, самоигральной шутки. Обильно использован и «опасный» прием выхода из роли, когда артисты обращаются друг к другу по имени, подмигивая залу, мол, мы-то без четвертой стены играем. Тоже, надо сказать, прием изрядно затертый.

Тонкий «лексический» баланс не всегда удерживается: то режиссер переходит на поддавки с публикой, то как бы про нее – уже готовую повеселиться – забывает, но не затем, чтобы уйти в иную ноту, а словно не нащупав темпоритм комедийной стихии. Перебарщивая или не добавляя. Поэтому зрительный зал, хоть и снисходительно, но иногда – откровенно перетерпливает этот режиссерский перевес и недовес. 

Литературная композиция задумана как своего рода путешествие во времени, персонажи перепрыгивают из части в часть, актеры только и успевают менять образы. Бурлескная ситуация свадьбы обнажает все человеческие изъяны, слабости, дает благодатную почву комедии положений. Чеховская юмореска о превратностях брака по расчету, по языку еще высокопарно-романтическая, сменяется зарисовкой Зощенко из 1920-х с уже огрубевшей заземленной речью – «судьбоносное» знакомство в трамвае, нелепая встреча с суетливой мамулей и папашей, опрокидывающим стопки одну за другой («Не желаете ли трахнуть по маленькой?»). Абсурдизм сгущается, когда на сцену вальяжно вступает Брехт с гротескной «Мещанской свадьбой», где отца семейства никак не могут угомонить: у него неистощимый запас историй про сифилис, ватерклозеты и трупы. Второй акт, отданный сатире Ильфа и Петрова, оправдывает, наконец, весь первый. Советский водевиль оказывается наиболее органичным жанром, где актерам больше не нужно обживать замысловатые парики, держать графичные мизансцены. Тут изюминка комедии положений раскрывается полностью. 

«Свадьба» Перегудовым поставлена с той же командой, что и Островский. Марина Хазова все также естественна в своей жизни на сцене, ее молчаливые матери семейства только и делают, что подносят без конца к свадебному застолью то пироги, то водку, и означены психологическими нюансами и всматриванием в других персонажей – своих детей. Замечательно работают двое молодых актеров – юркая красавица Полина Пахомова, ей достается то заглавная роль огненно-рыжей вертихвостки виновницы торжества, затанцовывающей мужчин до умопомрачения, то кокетливых подружек невест; Семен Шомин отлично справляется и с полумистической ролью кудрявого франта (у Брехта), который напыщенно гордится своей собственноручно сколоченной мебелью и даже не поводит бровью, когда гости на его свадьбе с треском и проклятиями шмякаются и валятся с этих самодельных тронов, разламывая пятой точкой стулья на запчасти. И с ролью советского приспособленца Бернардова (у Ильфа и Петрова): «Я не писатель, я только обедаю в писательской столовой, а вообще числюсь по Энкапээсу. Но я не железнодорожник, а только получаю там бесплатный проезд по железным дорогам. А вообще-то я ближе всего к пожарному делу» и т.д. и т.п. 

Но в центре блистает Алена Бабенко. И стоит сказать, что эксцентричные роли ей по-настоящему идут, с умением ее героинь быть элегантными даже в глупых положениях. Бабенко играет буквально эволюцию женской судьбы. От поиска молодости, случайного брака, впопыхах, лишь бы не узнал о нажитых детях, пускай, что пьет, я ведь еще молода – поживу, ведь есть еще надежда. Через разочарование узами брака – вечное взаимное неудовольствие мужа и жены, одергивание, шиканье, язвление. В полное отчаяние и наивную веру в последнюю толику женского счастья. Вот еще милая доверчивая блондинка басит: «Мамаша!», а вот уже эксцентричная дамочка с красными волосами и необъятным задом - толстинки актриса надевает на виду у публики, флиртуя со сценическим супругом (только что их герои из первой интермедии отметили первую брачную ночь). С потом и любовью, говорите, стулья сделали? А клей нормальный купить не пробовали? Это она незадачливому мещанину говорит и со следующего стула аккуратно сползает на пол. 

Предыдущую реплику за семейным столом под ностальгическим абажуром – мужу: если хотите держать речь, держите ее при себе! И заливается эпатажным смехом. Брехт – самый едкий автор среди собранных. Одна из промежуточных мужских сентенций о женах (Перегудов еще и  зановопереводит одноактную пьесу) звучит так: до свадьбы ты скотина, прислуживающая своему хозяину, а после человек, который прислуживает скотине.

Но наши Ильф и Петров оказываются не мягче. Тающая от одних иностранных имен сестра невесты Рита (Бабенко) с остатками буржуазного стиля в наряде в ожидании заграничного ухажера назюзюкивается под богатым свадебным столом, уставленным лишь прозрачными бутылками. Пока сама невеста, как из фильма «Горько!», с черными подтеками туши по щекам разрывается между ломящимся в дверь первым мужем Лифшицем, который окажется карликом, и «шизофреником» клоунского вида в роли второго. Тут жизнеподобие (и в первую очередь благодаря немеркнущему тексту юмористов-классиков) начинает зашкаливать. 

Всей когортой бегут за тестем, отпущенным из тюрьмы, узнавать, почем нынче бесплатные путевки для народа в казенном «санатории», идут бить морду надоедливому Лифшицу за кулисы. И вот – о чудо! – с помпой приводят мистера Пипа, шоколадного афроамериканца (Адлер Бессалах), возле которого Рита срывает с себя неброский халатик и, извиваясь, остается в декольтированном вечернем платье. Обмякает, млеет на его черной руке, обернутой в белоснежный рукав пиджака. Ну как же, мистер Пип, зачем вы приехали? – Искать работу. 

И звонкая американская мечта лопается, как воздушный шарик. Мужчинам везет еще меньше: затравленный самоедством жених так и не смог «отрегулировать половой вопрос» и остается, рыдая как ребенок, с надувной куклой. Неунывающий миролюбец Толстой, забредший на праздник жизни, радостно пристреливает мученика из револьвера и пьет «за высокое чувство любви» из рожка патефона. Ибо в трактате Антона Павловича Чехова «К сведению мужей» сказано: берите жену силой.