Гафт выходит из себя

Взгляд героя Валентина Гафта – как пронизывающий ветер, пробирает до костей. Фото с сайта www.sovremennik.ru

Два человека на сцене. Сидят за столом, один даже лежит на нем, благо размеры стола позволяют. «Пока существует пространство» – первая премьера театра «Современник» в этом сезоне. Два актера – Валентин Гафт и Саид Багов, которых в последние месяцы не раз можно было встретить вместе, где бы они ни появлялись, чаще всего вдвоем, так что спектакль, который назван в программке сочинением авторов-исполнителей, можно считать выношенным произведением. Идея и пьеса – одна на двоих, режиссер – один, Саид Багов. Играют на Другой сцене «Современника», где по такому случаю даже переставили амфитеатр – кажется, чуть сузив зрительские ряды и перевернув зал в другую сторону, против привычной уже расстановки…

Как справедливо заметил один выдающийся актер и партнер Гафта, он – Гафт. Гафт выходит на сцену и он – Гафт. Это так, хотя нынешний Гафт отличается от того, которого давно успели полюбить за то, что Виталий Яковлевич Вульф так точно назвал неотразимым мужским магнетизмом. Не всегда смотреть на него легко, но в те минуты, когда его герой заглядывает за какие-то для обычного человека и в обычное время неприступные и непреодолимые границы, оторвать глаз от его глаз невозможно. Он магнетизирует, он пугает своей способностью и смелостью заглянуть туда, куда обычному человеку заглядывать страшно. Он – его герой назван в программке Отчим – не говорит о смерти, но, видно, думает о ней неотступно. Искать более точные определения тому, что он играет, честно говоря, страшновато. Мужество бессилия, мужество беспомощности, боеготовность обезоруженного? Все так, но все равно теряешься перед трудностью выразить словами и силу взгляда его героя и одновременную беспомощность старика. Взгляд, как пронизывающий ветер, пробирает до костей.

Так странно при этом… Вот они выходят, ходят, разговаривают, садятся, снова встают. Овальный тяжелый и большой стол, уточнение в программке – что действие проходит «где-то в Европе», в старинном доме в провинции у моря на вершине холма. Ну, провинция у моря – это, понятно, цитата из Бродского. А «где-то в Европе»? Им, актерам, кажется, что собранные вместе слова, с диалогами и монологами, – это пьеса и что не очень важно, откуда они вышли и что это за средневековый старинный замок на вершине холма, в котором два актера – два героя – проводят полтора часа без антракта, даже чуть меньше. А это важно: что это за место такое, зачем они сюда приезжают, откуда и почему так стремительно покидают дом, не успев толком насытиться набегающими, как волны, воспоминаниями, которых, кстати, не так-то и много. Два-три не очень конкретных и не очень понятных эпизода маловато для жизни, прожитой, вероятно, страстно и сложно. Из всех возможных слов, которые можно сказать о женщине, так важной для них обоих, Отчим трижды или даже четыре раза выдавливает из себя одно-единственное: она была красивой… Для долгой истории это слово кажется слишком блеклым, его не хватает для эмоций, которые – это видно – переполняют в эту минуту героя. Красивая – и всё? Разве это мы вспоминаем, говоря о тех, кто был не минутным приключением (прошла мимо – запомнилась красивой), а историей, наполненной самыми разными, в том числе и драматическими, подробностями? Нет, это не пьеса. Скорее набор воспоминаний, даже лучше сказать – замечательный повод вывести Гафта на сцену, чтобы сыграть и сказать что-то важное, чего он до этого не сказал еще и не сыграл. Как если бы материализовались строчки другого стихотворения все того же Бродского: «Как жаль, что нету в христианстве бога, пускай божка воспоминаний, идолища с ликом старьевщика – для коротанья слишком глухих ночей…»

Для воспоминаний два героя входят в давно оставленный, но не одиноко стоящий дом, входят, кажется, за полночь и покидают дом до зари, не дожидаясь рассвета. Цель приезда никак не проговаривается. Кому принадлежит сейчас этот дом – остается неизвестным. Выпивают бутылку вина, купленную в соседней лавке, работающей в ночи (такие встречаются – судя по всему, место курортное, где-то на набережной разыгрывается оркестр, готовясь к завтрашнему концерту). Почему оркестр из всего многообразия музыки выбирает два-три конкретных сочинения, тоже не ясно… Какое-то нагромождение случайностей и недоговоренностей, в иных случаях, конечно, ставших бы поводом для серьезных претензий к спектаклю. Но тут череды эскизов вполне достаточно, чтобы успеть пережить несколько сильных впечатлений, в театре – редких и связанных с игрой артиста, что стало редкостью еще большей в последние годы.

Гафт в некоторые минуты потрясает. Бесстрашием, с которым он выходит на сцену, преодолевая болезнь. Бесстрашием, с которым болезнь он делает предметом и отчасти даже темой спектакля. Бесстрашием, с каким его герой заглядывает за грань бытия. В «безвестный край, откуда нет возврата». И жалко его героя, и страшно за него, и одновременно – завидуешь его мужеству и смелости, а эти последние качества – из тех, что были присущи многим благородным героям Гафта. Так что можно сказать, что в чем-то он сохраняет верность своей актерской теме.