Дарья Курдюкова
Станиславский на «Олимпе Художественного театра».
Фото автора
В зале Инженерного корпуса Третьяковки в виде слайд-шоу крутятся «кадры»-репродукции «Ленинианы» Николая Андреева. Это то, что про скульптора хорошо известно наряду с памятником «грустному Гоголю». «Лениниана» – по понятным из выставочного заглавия причинам – осталась за рамками показа, и хорошо. 1917-й здесь проходит границей между непохожими друг на друга жизнями в искусстве одного художника. О дореволюционном периоде изящный проект придумала молодой куратор Мария Морозова, два года назад сделавшая выставку о Сергее Коненкове.
«Арбузъ в семьсотъ рублей, всякiя солености и иныя возбуждающiя благодати; колбасы и окорока, искусно приготовленные Гапкой изъ бурой свиньи, съевшей прошенiе Ивана Никифоровича; бургоньонъ и шампоньонъ вместе, изъ погреба г. Ноздрева»... – умели же весело и артистично даже есть, думаешь, читая праздничное меню ресторана «Прага», составленное по случаю закладки памятника Гоголю. Барельефы для знаменитого произведения, установленного на Гоголевском (тогда – Пречистенском) бульваре, памятника, которым одни восхищались, в то время как другие хулили за пессимистичный образ классика (в 1930-х «Правда» пройдется по искажающему образ писателя произведению, и в конце концов его перенесут во двор усадьбы на Никитском бульваре), – так вот сейчас барельефы с гоголевского фриза открывают выставку. Они же тянут нить театрализации: от Бобчинского на гоголевском фризе, прототипом которого скульптор сделал артиста Ивана Москвина (Андреев был дружен с мхатовцами) – к другому, уже графическому фризу-шаржу, нарисованному для капустника мхатовцев в театре-кабаре «Летучая мышь».
Фриз этот длиной в несколько метров выдержан в принципах равноголовия – изокефалии, свойственной античным рельефам: выделен разве что Станиславский, ставший, конечно, Зевсом-громовержцем и восседающий на троне в лавровом венке и, кажется, в кирзовых сапогах. Но в рамках этого равноголовия разворачивается веселое, ироничное шествие, переходящее в пляску, где у каждого героя – своя сольная партия, свой выход. Такая демократия капустника.
Андреев, скульптор с собственным почерком, не изменяя своему стилю, был разным, разнообразным в прямом смысле слова. Импрессионистичность гоголевского фриза, где бронзовые герои совсем не забронзовевшие – живые и манерой исполнения, и «вылепленными» характерами, какими скульптор намечает их в маленьких мизансценах; гротескная витальность мхатовского фриза «Олимп Художественного театра» – а можно вспомнить и другой знаменитый фриз для фасада гостиницы «Метрополь», на славу послуживший синтезу искусств, которым грезил модерн. Городские памятники – и Островского возле Малого театра, и Герцена с Огаревым у МГУ на Моховой, и Георгия Победоносца на фасаде Третьяковки, и много чего еще – на выставке есть в виде интерактивной карты, и это тот случай, когда медиасоставляющая не мешает, а помогает показу.
Мария Морозова и архитектор экспозиции Алексей Подкидышев создали пространство и структуру выставки – лаконичную и стройную, где «сценография» работает на идею проницаемого взглядом пространства, как пронизано было довольно разными мотивами творчество Андреева. Тут не городят сложными простенками коридоров, работы до 1917-го все как на ладони, но сгруппированы тематически, так что напротив мхатовцев (а Андреев сделал еще и скульптурные шаржи) оказываются одновременно и «фирменные» мотивы эпохи fin-de-siecle в виде длинношеих дев да русалок, показывающих истому и чувственность, явно с большим тщанием вложенную в них Андреевым. Но неподалеку – и другие, этнографического склада фигурки, мордовские девушки в народных костюмах. Причем увлечение Андреева цветом, экспериментами с колоритом, вполне очевидное в эпоху модерна, давало результаты неочевидные. Если керамическую голову мордовской девушки в сложном головном уборе раскрасить, как поступил Андреев, в непривычный бирюзовый – сплошь раскрасить, – она, кажется, стремительно перенесется совсем в другую эпоху и на первый взгляд станет напоминать древнеегипетскую пластику. И все скульптуры установлены на минималистичных постаментах разной высоты и оказываются не под стеклом музейной витрины, а здесь, рядом – лицом к лицу со зрителем. Вводные слова к разделам, выделенные крупным шрифтом, напоминают цитаты, модные сейчас на журнальных страницах выносы, так что большой и малый масштабы пересекаются, перетекают друг в друга, акцентируя непосредственный контакт с работами, где зрители и экспонаты не разделены, а живут в одном пространстве. В одном с фотографиями (вот скульптурные этнографические мотивы, а вот – сделанный самим Андреевым снимок модели), письмами, которые здесь – не просто безлико звучащие «архивные материалы», а тоже – живая, дополняющая сами скульптуры часть.
Лето 1917-го Андреев провел в Тверской губернии, «не желая возвращаться в революционную Москву». Уже годом позже он станет работать над проектом московского памятника Марксу (оставшимся неосуществленным) по плану «монументальной пропаганды». В 1920-х он еще будет оформлять постановки 2-й студии МХТ. После его смерти в 1932-м вдова Андреева Мария Гортынская подарила Третьяковке произведения из мастерской скульптора, и сейчас в музее самое полное собрание его произведений – 200 скульптур и примерно 1700 графических работ и альбомов (на выставке, конечно, меньше, зато в ней участвует и Музей МХТ). Но это – уже то, что будет после пресловутого 1917 года.
