Дарья Курдюкова  |
| Каждое кимоно – «карта» символов. Фото автора |
«Сокровища императорской Японии XIX – начала XX века из коллекции профессора Халили» – подзаголовок выставки, включающей около 90 предметов – кимоно, изделий с перегородчатыми эмалями, в которых, впрочем, часто не разглядеть жесткости этих самых перегородок и художественного металла. Показывают японское искусство в выставочных залах Патриаршего дворца и Успенской звонницы. Эти работы недавно появились в собрании Нассера Дэвида Халили, Посла доброй воли ЮНЕСКО, с 1970-х занимающегося коллекционированием. Сейчас у него около 35 тыс. работ японского, исламского искусства, отдельное собрание эмалей – все они объединены в Khalili Family Trust. Привезенное в Москву показано впервые.
В полутьме залов мягкий рассеянный свет льется на произведения. В выставочном пространстве Успенской звонницы вас встречают статуи самураев с решительными выражениями лиц и меч катана. Хотя в музее говорят, что смотреть экспозицию можно в любом порядке, начинать с любой площадки, здесь видишь отправную точку. Эпоха императора Муцухито, названная Мэйдзи (1868–1912), т.е. «просвещенное правление», была фактически периодом прощания с самурайской державой (в 1876-м вышел закон, запрещавший носить мечи, как пишут в каталоге, «кому-либо, кроме военных чинов, полицейских и чиновников соответствующего статуса на государственных церемониях»), временем открытости по отношению к Европе и к Штатам (Япония активно участвовала в международных выставках, продвигая свою продукцию, и многое, например изделия с перегородчатыми эмалями, создавалось преимущественно на экспорт). Но вместе с тем и временем рефлексии по собственному, самурайскому в том числе, прошлому: после того как в Страну восходящего солнца пришел интерес к европейскому крою одежды, в 1890-х – на фоне некоторого разочарования от ожиданий, связанных с курсом на определенную европеизацию, – возродилась мода на кимоно.
Так что да, самураи – отправная точка, к тому же как раз им была посвящена предыдущая японская выставка в Кремле – в 2008-м из Токийского Национального музея в Москву привозили проект «Самураи: Сокровища воинской знати Японии».
Созерцательность и символизм – общий знаменатель впечатлений от кимоно, ваз и подносов, курильниц, ширмы (на которой всего-то вороны на заснеженных деревьях, но глаз не оторвать, кажется, снег только что выпал), украшений для интерьера. Совсем неутилитарные предметы вроде скульптуры с плавающими в воде рыбами или клюющей упавший лист птицы перемежаются подносами или кимоно, сделанными с невероятной тщательностью. У ты какое, перефразируешь хазановские слова, глядя на кимоно. Утикакэ – это верхнее женское кимоно. В период Мэйдзи слово «кимоно» стало общим названием для всех разновидностей этой одежды, а уже внутри было много градаций – верхнее кимоно, кимоно для молодой женщины, летнее кимоно, комплект кимоно (распространение которого тоже пришлось на эпоху Мэйдзи) и даже огромное кимоно на вате для сна – свадебный подарок самураю (и напоминание о былом времени их величия). Причем когда речь идет о статусном владельце, «для сна» вовсе не значит, что проще: и шелковый узорный атлас, и вышивка, и ручное окрашивание ткани, и изображение птицы хоо как пожелание честности, верности, мудрости и доброжелательности, тут хоо появляется на одной из двух лодок. Которые, в свою очередь, отсылают к классической японской литературе и «Повести о Гэндзи».
Жизнь природы, жизнь человека, неразрывная связь одного с другим, вписанность человека в миропорядок. Последнее слово сейчас сделалось каким-то вымученным, общим, далеким от жизни – на выставке все не так. Когда девочку ведут в храм, на ней кимоно с уже упомянутой птицей хоо. Молодой женщине шьют голубое, как небо на рассвете, кимоно, – символичен часто и цвет. А когда она носит ярко-красное узорчатое кимоно, на нем среди сосен, бамбука и сливы («три друга зимы», а слива – одновременно предвестник весны) появляются журавль и черепаха, и все это хитросплетенным способом становится пожеланием счастья. На женских кимоно изображали бамбук и воробьев, адресуя к притче о дровосеке, напоминая о ценности дружбы и предостерегая от алчности: дровосек принес домой выхаживать раненую птицу, которую его жена невзлюбила и, поранив вновь, выгнала. Старик отправился искать подопечного, и воробей одарил его, а когда пришла его жена, унесла корзину, где оказались призраки и чудовища.
Одновременно со всей этой символикой многие предметы отражают не только культурные, но и экономические, социальные и политические моменты. Связанные с тем, как с появлением искусственных красителей процесс изготовления кимоно удешевился, и его смогли себе позволить приобрести большее число людей. С тем, как при распространении западной моды, следовавшей за курсом на открытость Японии миру, кимоно (хотя большая часть женщин, пишут в каталоге, продолжали носить его) стало негласным символом домашней жизни, а потом интерес к этой одежде вернулся. Или с тем, как перегородчатые эмали, которые изготавливались в основном на экспорт, благодаря техническим усовершенствованиям пережили расцвет. В Кремль привезли много медных ваз и подносов, оформленных перегородчатыми эмалями. То с декоративной стилизацией, так что эти перегородки видны и подчеркивают контуры, то с такой проработкой, что перегородки скрыты, и все вместе – например, воробьи, нахохлившиеся под нарциссами в снегу, – походит на полупрозрачный фарфор с росписью, а не на металл.
В эмалях виден и другой процесс: европейское искусство, в частности, ар нуво, многое почерпнуло в японском, но здесь есть примеры обратного влияния. Ваза с хризантемами (на сей раз уже с рельефным эмалевым покрытием) явно «учла» привязанность ар нуво к витиеватым, прихотливо изогнутым линиям.
