Переходный период

На похоронах постсоветской России. Фото Олеси Хороших предоставлено пресс-службой ЦДР

Прошлым летом московский Центр драматургии и режиссуры (ЦДР) возглавил режиссер Владимир Панков (см. «НГ» от 21.08.16). Театр, в конце 90-х созданный драматургами Михаилом Рощиным и Алексеем Казанцевым, в котором прошло становление новой драмы и карьеры многих актеров и режиссеров, обрел шанс на возрождение. Творчески убитый за последнюю пятилетку назначенным сверху руководителем, ЦДР оказался заброшенным и забытым местом, вехой в театральной истории. Панков, как человек, стоявший у его истоков, взялся вернуть в него жизнь. После сезона работы театр выпускает премьеру «Москва – открытый город. Переход».

Основной площадкой теперь выбрали сцену на Соколе, которую некогда присоединили к театру, разместившемуся на Беговой. Безликие интерьеры помещения за сезон полностью изменили: в этом можно удостовериться, придя на премьеру. Зал-трансформер вместо кресел с жутковатой обивкой в подвале с современным техническим оборудованием; стены зрительской зоны стильно «залиты» насыщенным сиреневым цветом. Надежный фон и основа для любого эксперимента. Первая серьезная премьера для театра с обновленной труппой (Панков, напомним, объединил своих студийцев из SaunDrama и актеров ЦДР). И с новым, лабораторным, принципом работы: три направления – режиссерское, хореографическое и драматургическое будут работать в исследовательском формате. Это дело ответственное. Тем более если задумка – реконструировать то, с чего театр начинал в пору своего расцвета. «Москва – открытый город» – спектакль Казанцева, «Переход» – постановка самого Панкова 10-летней давности. В их концептуальном соединении и возрождении символ открытия нового периода с оглядкой на славный старый.

В день премьеры Панков, волнуясь, вышел к зрителям: «Алексей Казанцев всегда выходил и говорил речь перед началом этого спектакля. Не прошло и «дцать» лет, как я продолжаю ту же традицию. Традицию надо развивать. И мне не стыдно ни за одну минуту этого прошедшего года. Спектакль-акция, трансформер, который у нас получился, задает все будущее направление нашей работы». Хочется добавить: и прошлой. Главное, что скрепляет спектакль-альманах, это тот самый метод, который когда-то Панков придумал и назвал саундрамой – слово, жест, звук, слитые воедино. Именно его художественный почерк легитимирует коллективный опыт, придавая ему творческий вес.

Больше десятка мини-пьес, сценок под заведомо неброскими заголовками (вроде таких, как «Кофе и мужчины», «Маленький человек, или Монолог переходного периода», «Деньги», «Шпроты», «Адюльтер»)  объединены единой локацией. Эта художественная матрица действительно как нельзя лучше может отразить течение времени. Об этом был спектакль Казанцева в начале нулевых, об этом ставил Панков в 2006-м, показывая срез переходных 90-х. Это были спектакли о переходе из несуществующей страны в новую, неведомую. Из СССР в Россию. О людях, которые застряли в этом переходе, не зная, как жить и кем быть, и уходили в пьяный и наркотический угар; в виртуальный мир только-только открывшегося Рунета. Там действовали персонажи улицы, обитатели условной подземки – дна жизни. Тогда это были излюбленные герои новой драмы – бомжи, проститутки, бомбилы кавказской национальности, новые русские, трансвеститы. Яркие, дерзкие городские типажи, к которым обращались драматурги в эпоху переходного времени.

Именно драматурги были рулевыми в постановке Казанцева, как, впрочем, и всего нового театра в то время. Британцы из лондонского RoyalCourtTheatre приехали передать российским авторам опыт документального театра: научили наших писать короткие «снимки» реальности. Из собрания учебных маленьких пьес на тему «Жизнь большого города» в итоге и родилась постановка открытой структуры, творческий нон-стоп из этюдов. Больше 10 лет «Москву…» играли так, что ее нельзя было увидеть дважды в одном и том же состоянии – каждый следующий спектакль включал другие пьесы. В родоначальниках проекта, кстати, числились Елена Гремина и Михаил Угаров. Тексты для него писали Драгунская, Леванов, Гришковец, Белецкий, Курочкин, Жеребцов, Вишневский, Шагалова. А ставили Вадим Данцигер (его брат, «старожил» ЦДР, актер Григорий Данцигер, играет в новой «Москве…» одну из главных ролей), Агеев, Сенин, Мирзоев.

К «Москве»-2017 из старой гвардии драматургов причастны только Ольга Михайлова и Елена Исаева. Тексты их учеников составляют новую основу спектакля. Но, увы, время драматургического пика прошло, и это видно по новой «Москве…», где драматургия – слабое звено. Хотя новеллы большей или меньшей оригинальности, авторской иронии и социокритичности в целом образ времени схватывают. Город рисуется уже не разноликой пестрой массовкой, а однородной массой, где вместо маргиналов и доходяг средний класс с печатью кризиса на всем – на доходах, на отношениях; действующие лица – инфантильные мужчины и одинокие, истеричные женщины, дезориентированные в жизни юноши. Сквозные персонажи – два мента, которые сначала «следят за порядком», попутно жалуясь, что денег нет, а потом очень символично устраиваются на работу охранниками в Музей современной России. Сюжет завершается на аллегорических похоронах постсоветской России – провинциальная девушка, с боем прорвавшись на вялую столичную демонстрацию в духе Первомая, застывает памятником «светлому будущему»; ее обкладывают цветочными погребальными венками.

Старый спектакль отличали полифоничность, многоголосие стиля не только в слове, но и в режиссуре. На каждый текст был свой режиссер. В «Москве»-2017 все «главки» ставили три молодых режиссера (под чутким руководством Панкова) – Дмитрий Акриш, Алексей Золотовицкий и Александр Барменков. Причем в этот раз режиссура шла впереди: начинали со сценических отрывков на тему, драматурги с текстом присоединились позже. И в этом видится характер нового времени в театре. За рождением сценической взаимосвязи на скелете полудокументального сценария наблюдать гораздо любопытнее – живая музыка, стихи (читает Театр поэтов – еще один довесок ЦДР после объединения) и пластические зарисовки превращают разрозненные социальные «короткометражки» в единый поток ритмизованной реальности, проистекающий на подиуме перед зрителем.

И если прошлая метафора перехода означала очевидные исторические перемены, то в этот раз «переход» режиссер Панков в первую очередь ассоциирует с внутрицеховым, художественным сдвигом; заново воспитывая заброшенную труппу, хочет показать ей другую сторону улицы, другое искусство.