Игорь Райхельсон: Моя музыка против авангарда

Фото предоставлено пресс-службой проекта

27 мая в Большом зале Московской консерватории пройдет концерт русско-американской музыки «Над барьерами». Его программа объединит композиторов и исполнителей, чье творчество связано с обеими сторонами Атлантики. В концерте примут участие Юрий Башмет, Игорь Бутман, Екатерина Асташова, Вадим Холоденко (Украина-США), Юра Ли (Корея-США) и Государственный симфонический оркестр «Новая Россия», за дирижерский пульт встанет Джон Аксельрод (США). Художественный руководитель проекта композитор Игорь Райхельсон рассказал музыкальному критику Наталии Сурниной о новой программе, искренности русских слушателей и судьбе кроссовера в России.

– В Москве столько фестивалей и разных событий. Что особенного вы хотите предложить московским слушателям? И насколько важна для вас тема концерта в ситуации сложных российско-американских отношений?

– Мы хотим представить что-то, что заинтересует публику. Это непросто, и мы не претендуем на статус невероятного события, но хотим придать особую краску московской музыкальной жизни. Наша идея — не политическая, мы только потом заметили, что история композиторов, которые жили, работали или продолжают работать по обе стороны Атлантики сегодня приобретает иное звучание. Я сам родился здесь, прожил основную часть жизни в США, потом вернулся. Моя личная история — соединение стилей, кроссовер, она проходит через все мое творчество.

– Какие важные опыты вы приобрели, перемещаясь между двумя странами?

– Переезд все переживают по-разному: я переживал тяжело — хоть и прожил там 35 лет, душой остался здесь. Поэтому я с радостью вернулся, несмотря на то, что полностью там адаптировался. Переезд — это большие переживания, большой эмоциональный накал, что находит выход и в творчестве. Если говорить о музыкальном опыте, это, безусловно, возможность ощутить и впитать в себя американскую культуру. Здесь мы все детство слушали классическую музыку, русскую, немецкую, но мне всегда был очень интересен джаз, и в Нью-Йорке, где я жил, он представлен богато, как нигде. Абсорбирование джазового восприятия, попытка соединить его с классикой и представить как нечто единое — вот идея, определившая мой язык.

– Прожив 35 лет в Штатах, вы вернулись совсем в иную ситуацию.

– Я в другую страну вернулся. Но я часто приезжал в гости в 90-е, видел, как все это развивается. Сегодня Москва — это одна из важных столиц, где жизнь протекает по европейским стандартам, где есть все: огромное количество галерей, концертов. Она мало отличается от того мира.

– А публика отличается?

– Мне кажется, русские люди искреннее относятся к искусству. В Нью-Йорке посещение концертов — социальная необходимость. Я утрирую, но если взять общий тренд, то здесь люди ходят на концерт, потому что для них это отдушина, они более эмоционально воспринимают искусство. Вся жизнь здесь мне кажется более искренней, чем там.

Фото предоставлено пресс-службой проекта

– Кто вас познакомил с джазом?

– Я жил в Ленинграде, и когда поступал в училище имени Римского-Корсакова при консерватории, там как раз открылось джазовое отделение. Я пошел на классическое отделение и, ничего о нем не зная, на джазовое. У меня, конечно, была предрасположенность: абсолютный слух, я всегда играл без нот. Но джаз — это не просто играть по слуху, это свой язык, ему надо учиться. Заниматься джазом мне страшно нравилось, кроме того, это еще одна профессия, которая давала больше шансов выжить.

– Как изменился джаз в России за годы вашего здесь отсутствия?

– Невероятно! Надо отдать должное моему другу Игорю Бутману, который делает сумасшедшую работу по привлечению сюда выдающихся музыкантов, здесь можно послушать всех, кто играет в Нью-Йорке. Он сам выучился в там, играет как американцы и, безусловно, благодаря его энергии уровень джаза сегодня в России сильно вырос.

– Он играл в джаз-квартете «Восходящие звезды», который вы создали в студенческие годы?

– Да, я его пригласил в квартет и он очень быстро стал лидером. Мы много играли по клубам, ездили по всей России.

– На кого вы ориентировались? Где брали ноты?

– Все снимали с записей. Самое интересное, что ориентировались тогда на тех же, на кого и сейчас — Чик Кориа, Херби Хенкок, Кит Джаретт, Чарльз Паркер, Джон Колтрейн — все великие законодатели джаза.

– Отъезд в Америку изменил ваши пристрастия в области джаза?

– Да, я с возрастом все больше ухожу в классику. В Америке я активнее начал заниматься классическим роялем, и сейчас отдаю себе отчет, что охотнее пишу академическую музыку, потому что она дает мне больший масштаб самовыражения, чем джаз. Классическая музыка более глубинная, она задевает больше разных фибр и сенсоров, и это не только мое мнение.

– Вы постоянно сотрудничаете с Юрием Башметом, Игорем Бутманом, Борисом Березовским, Александром Князевым — большие имена. Как сложился этот круг?

– С Бутманом мы вместе росли и учились, вместе начинали играть джаз — мы дружим с 15 лет. Башмет — человек крайне интересующийся всеми проявлениями в музыке, в том числе кроссовером, он играет с Арбениной, на «Новой Волне» с Крутым… Понятно, что это не главное направление его деятельности, но он всеядный, любит джаз, в свое время играл все песни Битлз на гитаре — но, конечно, он великий классический музыкант. Для Башмета и Бутмана была написана «Джазовая сюита», которую они играли на нашем концерте в прошлом году. После Сюиты появилось много других сочинений, посвященных Башмету и солистам Москвы, много записано, опубликовано. Потом последовала встреча с Александров Князевым, новые встречи, фестивали — как снежный ком.

– С этой «Сюиты» началась ваша жизнь, как композитора, верно?

– Да, я по образованию пианист. Я не очень верю в композиторское образование и всегда об это говорю. Самообразование важно, но научить кого-то писать стихи или музыку невозможно.

– А как же мастерство?

– Вы считаете, что Моцарт много учился?

– Достаточно.

– Это потом. У него изначально был талант. Мне же абсурдной кажется сама идея: я иду на композиторское отделение. Учеба полезна, если тебе есть что сказать, ты можешь написать мелодию, построить композицию, но чувствуешь, что тебе чего-то не хватает. Мне не хватало навыков оркестровки, и я пошел в Джульярдскую школу, накупил кучу книг, начал слушать, как это делают другие композиторы. Это нужно. Но прийти в консерваторию и сказать: я буду композитором... А так часто бывает. Мне кажется, изначально должен быть талант, а остальному мы всю жизнь учимся.

– А если бы не случилось той встречи с Башметом, вы бы продолжали не писать?

– Возможно. Я верю в случай. Может эта встреча была написана на облаках. Я попробовал и получилось, а ведь могло и не получиться.

– Да, и не каждый современный композитор может похвастаться тем, что его исполняют такие музыканты. Как думаете, чем им нравится ваша музыка?

– Лучше у них спросить, но у меня есть идеи. Во-первых, мне повезло, что возникла дружба с Юрием Абрамовичем, для него был написал ряд произведений, я начал издаваться, записываться, по «Орфею» мои сочинения все время крутят… Сложился некий имидж: Башмет играет, всем нравится, все просят послушать, а потом и написать для них что-то новенькое — так это работает. У меня музыка тональная, она до какой-то степени старомодная, она против авангарда, в ней всегда есть джазовый налет. Моя музыка базируется на мелодиях и потому она для человеческого сердца ближе той музыки, которую сегодня пишет большая часть композиторов, которая базируется на математике, на умозрительных построениях — она не идет от сердца.

– Но в одном из интервью вы сказали, что вам близка музыка Губайдулина, а она очень математическая.

– Она не пустая. Да, я так не слышу и никогда не напишу, но когда слушаешь ее музыку, она оказывает на тебя эффект. Не могу сказать, что тебе хорошо и приятно ее слушать, но я на нее реагирую эмоционально. Она сложна для восприятия, не всем понятна, но это событийная музыка, она на тебя влияет.

– А как в России обстоит дело с кроссовером?

– Когда я начинал в конце 90-х – начале 2000-х, мне казалось, я делаю что-то новое. Но сегодня в этом новизны уже нет, все пытаются что-то придумать, делают оперы в новых современных прочтениях, балет соединяют с поэзией, «Солисты Москвы» играют Шуберта, а Хабенский читает «Калигулу», даже Курентзис, который прыгает по сцене – это кроссовер. Художники, артисты ищут новые пути самовыражения. Почему? Новый язык — это еще и способ привлечь публику. Вот вопрос, с которого мы начали: «А что вы можете предложить? Тут у нас всего полно».

– Есть ли у вас амбиции глобально продвигать это направление в России?

– Нет, мне просто интересно заниматься этим, я хочу продолжать писать и делать свой фестиваль. Амбиций стать каким-то известным и влиятельным человеком – нет, вот клянусь. Мне гораздо важнее написать что-то стоящее.

– И встретиться на сцене с друзьями, вместе поиграть?

– Конечно, жизнь и состоится из таких прекрасных моментов.

– Среди композиторов, чья музыка будет звучать 27 мая, самое неизвестное имя – Николай Левиновский.

– Он — знаменитый создатель группы «Аллегро», которая в советское время играла современный джаз и очень котировалась. Левиновский невероятно талантливый человек, главный аранжировщик Бутмана, сам пишет музыку. 27 мая прозвучит его прочтение «Кармен» Бизе. Кайф в том, что классической скрипачке аккомпанирует биг-бенд, интересная комбинация инструментов. Это не премьера, сочинение игралось много раз, концептуального тут мало, такая развлекательная история для финала. Услышать мелодии, которые ты знаешь – приятная штука.

– Альтистка Юра Ли будет исполнять ваш альтовый концерт, который принес ей победу на конкурсе Башмета. Каким образом он попал ей в руки?

– Он был в программе III тура конкурса в числе других концертов. Она выбрала его, дошла до финала и выиграла. Юра Ли — концертирующая скрипачка и альтистка, которая живет в Америке и поэтому отлично вписывается в идею фестиваля. Пианист Вадим Холоденко теперь тоже связан с Америкой, он выиграл конкурс Клиберна. С ним я много сотрудничал. Я должен был записывать свой фортепианный концерт, но сильно заболел и попросил найти замену. До записи оставалось около двух недель, но Вадим согласился и первым записал этот концерт. А я на той записи познакомился с моей будущей женой. Потом Вадим неоднократно играл этот концерт, несколько раз заменял Березовского в разных странах, и мы подружились.

– Холоденко, как и многие талантливые российские музыканты, предпочитают делать карьеру за рубежом. Там лучше?

– Наверное, это экономически выгодно, если ты чего-то стоишь. Но сейчас уже появляются люди, как я, которые хотят вернуться. Вот Березовский, который жил в Англии и в Бельгии, затем вернулся сюда и не хочет уезжать. Пианист с огромной карьерой, он играет по всему миру (больше там, чем здесь), но живет в России. Но музыкантам среднего уровня, оркестрантам, легче и проще найти работу, наверное, там. Средний прожиточный уровень в Америке выше.

– А как вы относитесь к ситуации, сложившейся в отношениях России и Америки?

– Все, что происходит между нашими странами, чудовищно. Я много чем разочарован здесь, но от того, что делается сейчас там, я лично в ужасе. Я считаю, это хуже, чем холодная война, потому что ситуация менее предсказуема, а тогда правила игры были более понятны.

– Ваш концерт подходит при поддержке посольства США. Охотно ли помогают таким проектам?

– Охотно. У меня были опасения, но в посольстве ответили, что политика политикой, а культура культурой. Это единственное, что на данный момент нас связывает. Мы ситуации помочь не можем, но можем делать совместные проекты, как-то что-то соединять, показывать здесь, что и в Америке были хорошие композиторы. Соединять два мира, которые сегодня плохо соединимы — это нам всем в плюс.

– Ожидаете ли вы на концерте присутствие официальных лиц?

– Нет, мы себя иначе позиционируем, у нас, прежде всего, концерт, на который придут слушатели, которым может быть нравится моя музыка и точно нравится музыка Рахманинова и Бернстайна. Наша задача номер один – просто сделать хороший концерт, чтобы люди получили удовольствие.