Константин Райкин выполнил миссию культуртрегера

Константин Райкин не изобретал концепции своего поэтического вечера: читал то, что любит. Фото с официального сайта театра "Сатирикон"

Константин Райкин осуществляет свой вызов не в выступлениях на съезде СТД о цензуре, которые так растиражировали СМИ, — куда больший вызов он как художник и большой артист делает сейчас, когда в течение двух часов читает поэзию. В «Сатириконе» этот вечер назвали «Своим голосом».Кому-то из журналистов по душе выудить из всего вечера его фразу о любви в России к некрофилии, хотя Райкин говорит не так и не о том, что приписывают ему заголовки бойких изданий.

Он приобщает зрителя к своим любимым ритмам, строфам, стихам. Он обнаруживает красоту избранной им поэзии и азартно ведет зрителя к восхищению, пережитому им однажды от таких поэтов как Давид Самойлов, Николай Заболоцкий, Николай Рубцов, Осип Мандельштам, и, конечно, вечер венчает Александр Пушкин.

Ничто не предвещало успеха столь отчаянной идее: один на сцене зала «Планета КВН» Райкин выходит, не замечая эстрадного пространственного контекста. Уместней ему появиться в таком концертном фраке, идеально сшитом, к примеру, в концертном зале им. П.И. Чайковского. Но настали времена, когда именно здесь надо напомнить о том, что есть культура. Словно из бездны пошлости, разгула нового варварства Константин Райкин читает то, что в свое время (его студенчества, опыта молодого актера в «Современнике») являлось языком общения. Когда один начинал читать, а другой подхватывал. Не надо было объяснять, какую жизнь прожил Заболоцкий, стыдно было также не знать о судьбе Мандельштама. Конечно, времена, когда поэты собирали стадионы, остались в прошлом. Как впрочем, вряд ли сейчас современные студенты знают, что попасть на вечер в ЦДЛ Давида Самойлова почитали за счастье. На одном из таких вечеров мне удалось побывать в конце семидесятых, и я хорошо помню, как собралась публика, не просто знавшая поэзию Давида Самойлова, а знавшая многое наизусть. Еще тогда поразила атмосфера любви, которую источал зал к Самойлову, который был не частый гость в Москве, жил он, если не ошибаюсь, в Пярну - сбежал от столичного официоза к прибалтийскому взморью.

Райкин начинает свой вечер как раз с поэзии Давида Самойлова, которая в чтецкой программе актера оказалась самой значительной частью. Сравнивая чтение Константина Райкина с тем, как читал сам автор, находишь и общее, и, конечно же, различия. Сближает, к примеру, того и другого печаль, когда, актером читается одно из лучших стихотворений отечественной поэзии «Выезд». Слова «Помню — папа еще молодой» сразу настраивают на детские воспоминания, но и на сиротство. Самойлов читал так, словно своей поэзией реинкарнировал отца, свою детскую память, счастье рая, когда все были живы и счастливы. И пролетка мчит семью незнамо куда, но в будущую жизнь. Еще на этом пути нет смерти.

Когда Райкин присваивает этот текст Самойлова себе, то первая фраза об отце обретает автобиографический импульс. Ты видишь, как маленького Костю Райкина, укутанного, усаживает пусть не в пролетку, а в машину его знаменитый отец. Актер делает слова Самойлова зримыми. Кажется, важнее, услышав стих, увидеть слово. И грезится не знаменитый Аркадий Исаакович Райкин артистического подиума, а любящий, ласковый отец, счастливое семейство, пытливые глаза ребенка, в которого с легкостью перевоплощается актер. Ведь выезд в детстве — это всегда событие, всегда радость, всегда непоседливое любопытство.

Еще в Давиде Самойлове Райкин находит опору своим воззрениям на искусство. С какой тревогой он читает стихотворение «Вот и все, смежили очи гении». Давид Самойлов и не подозревал, когда писал, что будет означать «все разрешено» у соотечественников, спустя какие-нибудь тридцать лет. Райкин ведет свой незримый диалог с поэтом, полный какой-то безнадеги, одиночества человека культуры.

Вместе с тем, Самойлов дает и опору, которую Константин Райкин делает главной в своих воззрениях на искусство: это — потребность в красоте, нет – нет, не в карамельном глянце, а в той красоте, которую надо увидеть, распознать, открыть. Способность удивляться совершенству мироздания есть залог чего-то самого важного не только в художнике, но и в человеке. Эти интонации слышатся не только в своего рода манифесте для актера, когда он читает стихотворение «Красота», но и в восхищении простодушного застолья у Цыгановых, как окрестил сам Райкин, незатейливый пир советского раблезианства: с соленым огурцом, похожим на лягушонка, прохладной капусткой, с зеленым луком на тарелке подобным тугому перу. Актер ведет к крещендо описание стола, слышна ода радости, гимн бытию, в котором на равных и картошка, что плавится в сковородке, и та безличная красота, которую открывают миру поэты.

О красоте Райкин продолжит разговор, читая стихотворение Николая Заболоцкого «Некрасивая девочка». Девочка еще не знает, что она не красива, и безмятежно счастлива, гоняя с мальчишками во дворе, но Райкин, вслед за поэтом видит ее будущее, полное драматизма. Актер заставляет нас вглядеться в милую дурнушку, он безжалостно выставляет напоказ ее изъяны. И мы проживаем ее судьбу, тревожась и сострадая ей.

Константин Райкин не изобретал концепции своего поэтического вечера: читал то, что любит. Осипа Мандельштама любит и читает давно.

Актер выполняет еще и культуртрегерскую миссию. Он общается с залом, деликатно рассказывая тем, кто еще не знает, о поэтах, вместе с тем, делится тревожными размышлениями с теми, кто читает и знает поэзию. Именно в этом смысле он говорит о некрофилии, о том, что список русской поэзии — трагический мартиролог убитых, посаженных в лагеря, замученных, не признанных при жизни, замалчиваемых, не публикуемых. Читая своих любимых поэтов, он помнит и трагическую судьбу Мандельштама, и драматические судьбы Заболоцкого, Рубцова.

Венчает вечер А.С. Пушкин. Актер читает в том числе «Сцену из Фауста», преображаясь то в равнодушно скучающего Фауста, то в шкодливого Мефистофеля, который с особым воодушевлением развлекает себя и свою жертву. Подхихикивая, слегка приплясывая, он вожделеет не только от предвкушения злодеяния, но и оттого, что злодеяние санкционирует не он, а Фауст. Он лишь воодушевленный исполнитель.

Вечер поэзии в «Сатириконе» — одно из самых сильных впечатлений от нынешнего театрального сезона, потому что Константин Райкин возвращает пошатнувшуюся веру в красоту слова, в необходимость читать, слушать, перечитывать великих поэтов. Райкин напоминает, что красота, поэзия и глубина переживания и есть тот абсолют, к которому стоит стремиться, потому что все это помогает жить.