"Братья Карамазовы" закончились хеппи-эндом

Героям приходится сдерживать нешуточные женские атаки. Фото с сайта www.pushfest.ru

В Москве стартовала программа фестиваля «Маска Плюс». В спектакле «Небольшого драматического театра» (НДТ)  «Братья Карамазовы» играют без пяти минут выпускники театрального курса Льва Эренбурга. Достоевского они открывают ключом фарса и бурлеска.

Лев Эренбург, создатель своего театра и метода (близкого к школе натурализма), выступает в спектакле не только как режиссер (вместе с Вадимом Сквирским), но и как педагог. 22-летним молодым людям еще тяжело влезать в богоискательскую пучину «достоевщины», поэтому выбранная оптическая «линза» сосредоточена на теле физическом, в противовес духовному, гротескном обострении характеров и отличается ироническим прищуром вместо морализаторского пафоса  – как бы освобождая и актеров, и зрителей, снимая мрачность и давая невзначай улыбнуться. Спектакль не стремится быть исторической стилизацией и уж точно – повествовательно пересказывать сюжет семейной хроники. Сценический текст распадается на этюды, заостренно рисующие или взламывающие ту или иную хрестоматийную сцену. Самых «замыленных» (вроде «Легенды о Великом Инквизиторе») нет вовсе. Эренбургу интересно то, чем Достоевский скреплял религиозно-философские отступления – криминально-любовные сюжетные линии. По страсти, любовному акценту (его подчеркивает романсовое музыкальное обрамление ), решимости выжать комическое из сумрачного эпоса «Братья Карамазовы» напоминают спектакль «Тихий Дон» петербургской «Мастерской Григория Козлова».

Душную, многонаселенную «карамазовщину» поместили на маленький деревянный помост. Его венчает обструганный столб (сценография Полины Мищенко). Крестом он так и не станет, а послужит виселицей, вокруг которой завертится круговорот страстей. Поэтому его другое назначение – кровать, куда по очереди лягут все. Но житейского счастья и душевного равновесия так и не сыщут.

Первое, что можно увидеть, – пьяного отца, сон которого заботливо охраняют сыновья, шепотом ведя диалог о Боге. Кроме главной мысли «В Бога верую, но миропорядка не приемлю» и дальше не прозвучит ничего сложнее – сцену займет вереница любовных перипетий. Не только Дмитрий (Даниил Вотев) с отцом будут делить Грушеньку (Нина Малышева), но и Алешу женщины будут раздирать на части. Взрослая, хоть и инфантильная Лиза Хохлакова (Полина Диндиенко), ее нелепая мать (роль скрытой клоунессы получилась у Елизаветы Калининой), та же Грушенька. В стороне останется лишь харизматичный Иван (Илья Тиунов играет его как воплощение рацио). Женские образы в спектакле получились гораздо мельче мужских. Хотя режиссеры нарочито сделали Грушу лишь вызывающей стервой, а Лизу – обидчивой ревнивицей, объема роли хватает далеко не всем.

Даже такой «бестелесный» герой, как Алеша Карамазов (его одаренно и органично играет Михаил Тараканов), средоточие борьбы сил света и тьмы, проходит путь от праведного отрока до взбесившегося жеребца, со страстью безумия вгрызающегося в мирские соблазны – дурманящий алкоголь, женскую плоть, – утрачивая притязания на монашескую аскезу. Животный образ лошади – красивой, но загнанной и ополоумевшей – Эренбург сделал символом истории этих братьев, потерявших Отца, Бога. Еще в зачине актеры, выйдя на авансцену, закусывают, словно удила, веревки во рту. Напоминая пограничное состояние эпилептиков.

Федор Карамазов в исполнении актера НДТ Константина Шелестуна – спившийся, опустившийся донельзя старик, совершенно беззлобный, но и бессильный. Раздает выросшим, как трава, детям подзатыльники, называет ласково «выблядками», но любит, любит... Особенно – своего «убивца», четвертого сына, – Павлушу Смердякова (еще один талант курса – Дмитрий Честнов), с которым поет романсы под гитару. Тот его тоже беззлобно, из детской обиды, шмякнет по голове тихим вечером – и готов. Вот Смердяков «вспоминает» картину своего рождения: Лизавета Смердящая не сопротивляется натиску Федора Карамазова – его голова под ее подолом оборачивается беременным пузом, а крик младенца издает мужчина, оглядывающийся на свое появление в жизнь  перед тем, как спрыгнуть со зловещего столба с петлей на шее.

В финале Карамазов-старший (будто и не умирал!) по-библейски воссоединяется с сыновьями, сбросившими темный земной облик, входящими, как в Эдем, чистыми и невесомыми – обнуленными. Только их чудаковатый вид (мальчиков-переростков в памперсах и ветхозаветного старика в овечьем тулупе) намекает на пародийность такого конца. Но пародии не злой, а с попыткой примирения.