Марина Гайкович
В финале Орфей странным образом остается в реальном мире. Фото Игоря Захаркина предоставлено пресс-службой театра
В Камерном музыкальном театре имени Бориса Покровского представили новый спектакль – «Орфей» Глюка в редакции Берлиоза. Французский композитор-модернист лишил первоначальное название упоминания другой героини оперы – Эвридики. И сделал это неспроста – Орфею, чья партия предназначалась для тогдашней французской примадонны Полины Виардо, Берлиоз в своей версии уделяет максимальное внимание: это самая виртуозная и самая драматичная фигура оперы.
Известно, что существуют две авторские редакции оперы Глюка – итальянская, написанная для Вены, и французская – для Парижа, главным отличием которой стало изменение партии главного героя, на французской сцене пел не кастрат, а высокий тенор. Берлиоз совместил все лучшее, на его взгляд, из обеих редакций, партию Орфея отдал сопрано (так как высокие тенора к тому моменту «вывелись», а обычным партия не подходила по тесситуре), исключил некоторые балетные сцены, переформатировал деление на акты (их стало четыре).
Режиссер Михаил Кисляров пригласил для постановки команду художников: Виктора Вольского (постановщик), Марию Кононову (рисунки), Марию Вольскую (костюмы), Яна Калнберзина (видео), Владимира Ивакина (свет). Идея спектакля, очевидно, была инспирирована рисунками Марии Кононовой, которые очень симпатично, одними линиями, без штриховки, передают сюжеты мифа. Точнее, не только рисунками, но и самой Машей – юной художнице, которой Кисляров доверяет постановки (она работала с режиссером над оперой Бриттена «Маленький трубочист») не исполнилось и 20. Ее – или ее младших сверстников – глазами смотрит Кисляров на события мифа. Две подружки проводят каникулы, обосновавшись в мансарде с выходом на крышу. Они упражняются в рисовании и читают и обсуждают книгу «Легенды и мифы Древней Греции» – и под впечатлением, в ночных бдениях у телика, представляют появившегося из телепередачи Орфея, а сами становятся Амуром и Эвридикой. Пространство сцены разделено на две части, можно было бы предположить, что это мир книги – и мир реальный, или мир реальный – и мир загробный, но функции постоянно переключаются. Если авансцена больше все же предполагает пространство комнаты девочки, пусть и населенное воображаемыми героями, то пространство за стеклянной витриной – и крыша, где резвятся подруги (почему-то под музыку знаменитой мелодии для флейты, мало подходящей для шалостей), и Элизиум, и лес, где оплакивают Эвридику. Вот тот загадочный сумрачный лес, выполненный в технике 3D, пожалуй, самый удачный образ спектакля, он создает атмосферу таинственную и печальную, которая точно передает настроение первого акта. Но далее начинаются формальности и банальности: ночные облака (Аид), стрелочки (маршрут Орфея), полеты к дальним звездам (падение в Аид) и т.д. И если Орфея героини воображают канонической фигурой в хитоне и с венком на голове, то вот за фурий в юных фантазиях отвечают монструозные изображения... Впрочем, как еще могут представить себе этих персонажей современные подростки? Но – одновременно – нужно ли их персонифицировать, чтобы не превратить драму в фарс? Спектакль плюс ко всему вышел довольно мрачный – персонажи постоянно находились в тени, или, скажем, телевизор, стоящий ребром к публике, был и вовсе не заметен.
Премьеру готовил музыкальный руководитель театра Геннадий Рождественский, провел накануне продолжительную четырехчасовую репетицию, генеральную отдал своему ассистенту Дмитрию Крюкову, а накануне премьеры, увы, заболел. Крюков провел премьеру довольно бойко, и оркестр, и солисты, и невидимый хор (в оркестровой яме) были в тонусе, так что маэстро его молодой коллега не подвел. Что касается солисток, надо отметить хороший каст – у всех троих индивидуальный, характерный тембр голоса, что позволило им провести своеобразную тембровую партитуру своего героя и ансамбля в целом. Звонкое сопрано Эвридики (Ольга Бурмистрова) оттенял скорее матовый голос Амура (Екатерина Ферзба). Мария Патрушева (бархатное, богатое меццо, особенно в нижнем регистре) неплохо справилась и с партией в целом, и даже с виртуозной каденцией, сочиненной для себя самой Виардо. Потеряла – в артистизме. Все-таки эта редакция при всей деликатности работы Берлиоза над партитурой обожаемого им «Орфея» – продукт эмоциональной романтической эпохи, к тому же, как свидетельствуют документы, заглавная партия продемонстрировала таланты Виардо как трагедийной актрисы. Можно было бы певице и режиссеру пойти в работе над ролью в этом направлении.
