Марина Гайкович  |
| Датчанин не побоится принести осужденому Билли поесть. Он же будет и его палачом. Фото Дамира Юсупова/Большой театр |
Премьерная серия спектаклей по опере Бенджамина Бриттена «Билли Бадд» проходит в эти дни на Новой сцене Большого театра. Спектакль был выпущен в 2012 году в Лондоне, к 100-летию со дня рождения композитора, затем его посмотрели зрители Немецкой оперы в Берлине, настала очередь следующего участника копродукции.
«Билли Бадд», пожалуй, центральная опера Бриттена – так по крайней мере ее определяет дирижер-постановщик московского спектакля Уильям Лейси, уже знакомый нам своими интерпретациями опер Моцарта. В отличие от большинства бриттеновских сценических опусов, преимущественно камерных, эта – пример работы композитора в жанре «большой оперы». Правда, и в этой напряженной, в каком-то смысле батальной мужской драме Бриттен переходит на камерные, человеческие вещи. Опера о добре и зле оборачивается историей о том, как человек переживает чужие достоинства: кто-то готов отдать за них жизнь, а кто-то – отнять чужую.
В закрытом мужском обществе, ограниченном пространством военного корабля, разворачивается практически библейская история: матрос Билли Бадд своей искренностью подкупает весь корабль, включая доблестного капитана Вира, одновременно же становится и источником раздражения каптенармуса и главного интригана на корабле Джона Клэггарта. Последний клянется (фрагмент, достойный вердиевского Яго) во что бы то ни стало уничтожить ненавистного одним своим существованием Бадда. И – пусть и ценой своей жизни (отчаявшийся матрос убивает его на допросе) – добивается казни. Капитан в борьбе между здравым смыслом (он знает цену Клэггарту) и честью (закон военного времени требует повешения) отказывается повлиять на решение суда.
В попытке найти оправдание своему малодушию он проводит остаток жизни. Здесь и начинается история «Билли Бадда» – монологами Вира стали пролог и эпилог оперы, «начинкой» – воспоминания капитана. Он, герой войны, проводит последние дни не в собственном особняке за стаканчиком выдержанного виски – заточенный в темницу собственной совести, он, словно юродивый, шаркающей походкой бродит по коридорам своих воспоминаний: вот белоснежная каюта, а вот – капитанский мостик, здесь – клетки трюма, где обитают матросы (художник Пол Стейнберг). Когда-то, вслед за названием корабля, и его могли называть неустрашимым. Но – не сейчас. В который раз неслышно повторяет Вир текст смертного приговора Билли. Почти обезумевший, наблюдая казнь, он кричит – но крик этот только лишь гримасой застывает на его лице. Звездный Вир, каким нарек его Билли Бадд, в интерпретации режиссера Дэвида Олдена покоя не обретает. Он проклят. Тенор Джон Дашак, который в прошлом сезоне пел в Большом Сергея из «Катерины Измайловой», здесь предстает совсем в ином амплуа. Нарочитая брутальность образа и вызывающий, на эмоциональном пределе вокальный образ Сергея сменяется достоинством и интеллигентностью молодого капитана, с приличествующим ему сдержанным, прикрытым звуком – и полной отрешенностью, сумасшествием старого.
Бадд, в котором бурлят молодость и сила, отчаяние, задор и человеколюбие (а в этой постановке и вызывающе красивый), очаровывает зрителя приветственной арией – прощанием со старой жизнью. А финальная колыбельная, которую закованный в цепи матрос поет сам себе, трогает даже самое черствое сердце. Демонический бас Гидона Сакса (Клэггарт), драматический тенор Дашака, романтический баритон Юрия Самойлова (выходец из Белоруссии сегодня работает в Европе) – галерею мужских голосов и образов продолжает высокий тенор несчастного Новичка (Богдан Волков), мягкий бас старого Датчанина (Роберт Ллойд). Мощный мужской хор Большого театра – матросы, в каких нет никакой морской романтики, это узники, рабы на галерах – дополнил мрачную картину этого корабля-тюрьмы, где и народные песни звучат невесело, и славословие – угрожающе. Сломлен мятеж, сломлена воля – и вот уже самые близкие люди тянут канат, на другом конце которого – тот, кто утешал и поддерживал их в этом аду, их друг Билли Бадд.
