Дарья Курдюкова  |
| Реальность изобразить невозможно, говорит художник. Фото автора |
Памятнику конструктивизма, Бахметьевскому автобусному парку, не впервой представлять у себя классику живописной абстракции. Сейчас Еврейский музей открыл выставку Герхарда Рихтера, на которую многие, вероятно, пойдут из-за имени: обладатель всевозможных наград, до 2013-го Рихтер числился самым дорогим из живущих художников, пока его не «подвинул» Джефф Кунс. А в 2010-м, когда на улице Образцова квартировал «Гараж», здесь делали выставку Марка Ротко, тоже топового мастера, но уже из прошлого. Рихтеровский показ «Абстракция и образ» не ретроспектива, хотя сюда и вошло около 60 работ 1973–2016 годов. По сути, это довольно камерная экспозиция, выстроенная вокруг цикла-инсталляции «Биркенау».
Кроме «Биркенау» все остальное – серии и отдельные картины, варианты разных подходов к абстракции можно было бы не показывать. Серия о концлагере в том, как она «раскадрована» по этапам работы и размышлений художника, – ядро выставки, смысловое и пространственное. В большом зале рихтеровской выставки – прямоугольник другого зала: там развешаны снимки из концлагеря, четыре огромных холста с всполохами размазанной краски, полномасштабные снимки этих полотен и фотомозаика из по-новому скомпонованных 93 фрагментов этой абстракции. В 2003 году были опубликованы фотографии, сделанные входившим в зондеркоманду еврейским узником Биркенау. Рихтер узнал об этих кадрах в 2007-м и в 2014-м использовал для одноименной серии.
Спроецировав снимки на холст, он сначала сделал угольный рисунок, потом черной и белой красками сымитировал фотографии. А через некоторое время нанес поверх этого зеленую и красную краски и смазал все изображение в абстракцию, оставив эмоции колорита и фактуры то гладкой, то пастозной, то будто изъеденной, израненной. Как будто что-то закатано в холст и видны только помехи.
Рихтер обращался к теме нацизма в разные годы: в 1965 году написал по фотографиям портреты, которых здесь нет: «Дядя Руди», он как на нечетком снимке, но хорошо различим в форме гитлеровской армии, и «Тетя Марианна» (в нацистское время она подверглась принудительной эвтаназии из-за болезни). «Проявленное» в живописи изображение в «Биркенау» Рихтер затем скрывает. То, что почти невозможно представить и передать, но и не помнить о нем невозможно. И отталкиваясь от фотографий как документальных источников, свои картины Рихтер тоже в итоге превращает в огромные фоторепродукции или в маленькие детали, будто абстрагируясь и от созданных им картин.
Куратор нынешней выставки Пол Мурхаус, сотрудник лондонской Национальной портретной галереи, говорит, что решение о проведении показа было принято довольно быстро и он был задуман именно под Еврейский музей, а не как введение в искусство Рихтера. Возможно, эти слова сказаны отчасти для того, чтобы оправдать камерность экспозиции. Она небольшая в масштабах известной продуктивности Рихтера, о которой, в частности, можно судить по его образцово подробно составленному сайту и по тому, что год назад вышел 4-й том его каталога-резоне с работами 1988–1994 годов. В теперешнюю выставку вошли произведения из частных собраний и, как говорили «НГ» в пресс-центре музея, из студии художника. У показа два фокуса. С одной стороны, все здесь как будто становится дополнением к серии «Биркенау» (к еврейской теме Рихтер обращается еще в абстракции «Агада»). С другой, в целом все подчинено рассказу о поисках Рихтером своего пути абстракции. Поскольку более ранних, написанных по фотографиям и сравниваемых с фотореализмом работ 1960-х вроде «Эмы», которую показывали в Эрмитаже на Manifesta, 10, два года назад, сейчас нет (абстракция начнет преобладать в его творчестве позже, в 1970-х).
«Ты хочешь понять то, что видишь, и пытаешься зафиксировать это в картине. Потом тебя озаряет, что ты не можешь осознать реальность» – слова художника и «тема» его работ. Послевоенное искусство искало адекватный изменившемуся миру язык. Отец Рихтера, как и все учителя в то время, был вынужден вступить в национал-социалистическую партию, потом был призван на фронт, попал в плен и после войны из-за прошлого членства в партии не мог вернуться к преподаванию. Самого Рихтера записали в юнгфольк, и просто по малости лет он не попал на войну и в гитлерюгенд. В 1950-х он учился в Дрездене, даже наваял в местном Немецком музее гигиены фреску «Радость жизни» (ныне закрашенную), слом произошел в 1959-м, когда на кассельской Documenta, 2, он увидел, в частности, работы Джексона Поллока и Лючио Фонтана. В 1961-м Рихтер переехал в ФРГ, поступил в дюссельдорфскую Академию художеств, и пошел отсчет его совсем других художественных опытов.
Можно сказать, он шел к тому, что изображение реальности бессмысленно, но возможен поиск ее образа. И тогда, с одной стороны, на выставке есть его адресующая еще к раннему, дрезденскому периоду, графическая серия «Эльба» (вернее, цифровые отпечатки сделанного в 1957-м) с изображениями, абстрагирующимися от видимого, но все же напоминающими пейзажи с луной и человечками. А с другой стороны, сейчас показывают зрелую «картину» «Зеркало. Серое» (1991), когда зритель вместо изображения, пресловутой реальности и всего остального смутно видит свои контуры на закрашенном стекле. Привезли и другую вариацию с серым, каких он много писал в начале 1970-х – холст «Серое», фактурно записанный одним тоном, так что реальность здесь – реальность картины, ее неоднородной поверхности. Здесь выставляют абстракции, написанные на досках и даже на стекле (серия «Аладдин» 2010-го, этакий эксперимент с тем, как краски перетекают друг в друга и какую ассоциацию в итоге яркие работы вызывают). И есть здесь отпечатки из рихтеровской книги 2004 года «Части войны»: бок о бок оказываются фрагменты его «Абстрактной живописи» 1987-го и текст немецкой газеты о начале войны в Ираке, абстрактные образы и представления конкретных событий СМИ. Рихтер будто говорит, что реальность изобразить невозможно, все равно получатся определенным образом окрашенные ее образы.
Честно говоря, порой понять его работы, когда, например, в «Посещении музея» часть случайных фотоснимков вдруг стихийно и глухо перекрывается цветным лаком, трудно. Это не лирическая абстракция Василия Кандинского, не медитативные работы Марка Ротко, у Рихтера вместе с эмоциональностью, кажется, много рассудочности жеста, если говорить именно о живописи, как он формирует фактуру своих работ. Это интеллектуальный поиск художника. Ну, а что до арт-рынка, где Рихтера потеснил понятный, веселенький Кунс, в том, что здесь маятник качнулся в противоположную сторону, возможно, кроме случайности рулетки есть и своя правда человеческого восприятия, балансирующего между очень сложным и очень земным.
