Дарья Курдюкова
По набоковским местам. Гостиничный номер в Монтре. Фото предоставлено пресс-службой галереи
Открывшаяся в квартирующей на Винзаводе Pechersky Gallery выставка молодого, но уже модного и востребованного художника Евгения Антуфьева «Хрупкие вещи» – часть его проекта «Вечный сад», показанного минувшим летом на Manifesta 11. Передвижная европейская биеннале современного искусства, два года назад проходившая в Петербурге, на сей раз обосновалась в Цюрихе, а самый молодой ее участник Антуфьев, 1986 года рождения, сделал посвящение Владимиру Набокову в Wasserkirche. Перенесение в галерейные белые стены этот site-specific art выдержал с трудом.
Евгений Антуфьев быстро набирает обороты. Путевку в выставочную жизнь ему дал как раз Винзавод в 2008 году на площадке молодого искусства «Старт», куда художник инсталлировал свои «Объекты защиты», странноватые предметы, собранные в Туве, где он родился, напоминавшие в своем причудливом соединении ритуальные вещи и будто исполненные зашифрованной тоски по географии детства и семье. Уже в 2009-м за эту выставку Антуфьев взял Премию Кандинского в номинации «Молодой художник. Проект года». Потом было много показов, персональных и коллективных, и среди последних – Ostalgia в нью-йоркском Новом музее современного искусства и «Эдемский сад» в парижском Palais de Tokyo. Наконец, первый персональный показ на международной арт-сцене – «Двенадцать, дерево, дельфин, нож, чаша, маска, кристалл, кость и мрамор – слияние. Исследование материалов» 2013-го в итальянском Collezione Maramotti, проект, потом представленный в московском Мультимедиа Арт Музее и номинированный на Кандинского – выставка, о которой сам Антуфьев писал так: «Моя любимая форма восприятия информации – лабиринт, с бесконечно дублирующимися путями и внезапными тупиками. Пожалуй, этот проект и есть такой лабиринт из костей, дерева, кристаллов, ткани, змеиной кожи, дыма, метеоритного железа». У художника есть узнаваемый стиль, и пусть кажущаяся несколько инфантильно-сумбурной подача своего message, но это – его специфика Антуфьева. Который, к слову, все-таки умеет держать пространство, и если отдельные его галерейные выступления (например, в работавшей с ним «Риджине») порой вызывали недоумение, то большая прошлогодняя экспозиция «Бессмертие навсегда» в Московском музее современного искусства на Петровке была выстроена и продумана вполне удачно.
И вот – участие в Manifesta, основной проект которой с заглавием «Что люди готовы сделать за деньги: совместные авантюры» курировал знаменитый Кристиан Янковский. Это – здорово. И престижно не только для самого Антуфьева, но и для современного российского искусства в целом. Проект сделан в сотрудничестве с пастором Wasserkirche Мартином Рюшем, пустившим художника работать в пространстве собора, где «Вечный сад» (по названию швейцарской экспозиции) стал метафорой памяти и быстротечности человеческой жизни, что сравнивалась с цветком. И где вместо Распятия возле алтаря стараниями Антуфьева воспарила огромная бабочка с крыльями цвета погожего дня – что, видимо, намекает на ритуальную (раз уж Антуфьев работает в таком ключе) «распятость» бабочек энтомологами. Этот снимок облетел Интернет, но все же, не видя проекта целиком in situ, как не видела его, к примеру, я, судить о нем сложно – и нынешняя выставка в московской галерее в этом тоже почти не помогает. Плюс к тому в Цюрихе имелась секретная копия со скульптурными вариациями на тему монстров швейцарского натуралиста и энциклопедиста Конрада Геснера – вход туда стоил один франк. В Pechersky Gallery тоже есть свой «тайник», но выглядит он искусственно пристегнутым к выставке предисловием.
Вступительный текст к «Хрупким вещам» повествует о том, что Антуфьев заселился в гостиничный номер Набокова в Монтре, что он проецировал на стены тени бабочек, а орнаменты убранства комнаты переосмыслил в виде бронзовых скульптур. В галерее на постаментах стоят чаши (или кубки, или – опять-таки – ритуальные сосуды) с бабочками – вероятно, бронзовые, хоть по обработке и напоминающие пластилиновые. На стенах висят такие же «скульптуры» – золоченые бабочки, фотография отеля, где жил Набоков, балкона с тортом на столике, какой в свое время заказывал писатель, фото набоковской коллекции бабочек (саму ее на выставку в Москву из Лозанны не выдали), сделанные Антуфьевым вышивки с цветочными вазами. Предметы трогательные – причем сентиментальность нехитрого оммажа писателю и его вкладу в лепидоптерологию проговорена и еще нагнетается помещением сюда его крохотной фигурки с сачком, вырезанной из фотографии и поставленной возле превышающей габаритами его бронзовой бабочки, а затем повторенной в ящичке с кукольного размера одеждой – белой рубашкой, бриджами, даже носками и снова непременной, уже засушенной, бабочкой.
Но «вынутые» из церковного пространства, которое, видимо, самим фактом сосуществования с арт-проектом должно было наводить на мысли о сопоставлении сакральных таинств с научной страстью Набокова, тоже своего рода священным таинством, – сейчас, на Винзаводе, эти предметы подрастеряли голоса. Если кому-то хочется, этим объектами скорее можно верить на слово: мол, в соборе это было историей-воспоминанием о Набокове – однако цельности проекта в них нет. Ее заменило каталожного рода перечисление и представление предметов. Зачем такая московская реплика понадобилась Антуфьеву? Или она нужна галерее? Вряд ли ради не видевших Manifesta 11: site-specific art, где конкретное пространство становится частью художественного замысла, не повторить. А сделать его мозаикой в коммерческом пространстве можно. Нужно ли?..
