Дарья Курдюкова  |
| Словно Гулливер в стране великанов – или в стране лилипутов. Фото автора |
Модный немецкий скульптор поставил экспонаты, конечно, не на самом бульваре, а в Московском музее современного искусства, хотя раз Балкенхол делает и произведения для public space – от Чикаго до Меца и Зальцбурга, наверное, можно было ожидать такой работы и в Москве. Его выставку «Скульптуры и рельефы» ждали еще в прошлом году, но ее пришлось перенести, и, наверное, стоит радоваться, что первый в России его большой музейный показ вообще случился. Однако именно масштаб экспозиции и вызывает вопросы. Когда идешь по залам, кажется, что около 70 работ с конца 1980-х до 2015 года – слишком много.
Балкенхол с 1983 года режет по дереву человечков – как правило, обычных мужчин и женщин в офисных рубашках и в платьях, таких, которые не зацепили бы взгляда в толпе. На их лицах не прочесть ни единой эмоции. И все-таки это понятное фигуративное искусство, недаром впервые в Москве скульптора показывала в 2010-м Галерея Гари Татинцяна. Сейчас куратор, профессор Высшей школы изобразительных искусств земли Саар Маттиас Винцен для музейного показа расставил по залам выстроенного еще в конце XVIII века Матвеем Казаковым бывшего особняка человечков от мала до велика, обнаженных и одетых, с меланхолично-непроницаемыми физиономиями. И порой перемежающихся то «Черным квадратом» с золотой каймой, то «Иконой», где вместо Мадонны с младенцем дитя держит некий отец-современник. То рельефом с многажды превышающей человеческий рост деревянной не Богоматерью с Христом, а женщиной, которая, как куклу, качает на руках маленькую мужскую фигурку: но, сколько бы ни писали о том, что Балкенхол якобы опирается на традицию средневековой и ренессансной деревянной пластики, все это не вызывает особых ассоциаций с европейскими соборами. За иконографической зацепкой – ничего, тишина.
Балкенхол, кстати, в разговоре от этих сравнений открещивается. Просто, говорит, дерево – удобный в работе материал. Использует он в основном абачи, кедр и пихту (иногда с эпоксидной смолой), вырезая скульптуры из цельного куска дерева, то и дело оставляя часть ствола в виде пня-пьедестала, чтоб избежать торжественности. И делает плюс-минус сотню работ ежегодно. А на вопрос, зачем ему сдалась такая стилистика, в приведенном в каталоге интервью отвечает, что «пытался выяснить, возможна ли фигуративная скульптура после минимализма, концептуализма и тому подобного».
Можно попытаться поиграть в аллюзии, но игра коротка – многоходовые смысловые конструкции Балкенхол не жалует. Поэтому если некоторые его вещи, как может показаться, напоминают античные статуи или старинные ботанические атласы (у него – с вырезанными поверх фона цветами), или рельефный «Обнаженный мужчина с распростертыми руками», помещенный на фоне напечатанной на дереве многоэтажки на секунду эхом откликнется на «Витрувианского человека» Леонардо, – в целом все-таки это сопоставление дальше формального приема – сходства поз, к примеру, не идет. Балкенхол ставит во главу угла собственную манеру и остается ей настойчиво верен, как и принципу единоличной, ручной работы с деревом. Потому цитаты из истории искусства в отсутствие развития темы не обращаются в диалог, они – тоже быстро считываемый формальный прием.
Вот публику у музейного входа встречают два бронзовых «Выточенных человека» под порядковыми номерами I и II. Тоненькая бронзовая фигурка поначалу вызывает из памяти ассоциации с Джакометти, с его напряженно вытянувшимися в струну фигурами – в струну, которая, кажется, вот-вот лопнет, будто «изрытыми» воздухом жизни. Балкенхолу эти экзистенциальные порывы не нужны, и все сравнения отменяются в два хода: он меняет пропорции на более приземистые и сгибает фигурки вперед и назад, словно они то ли отвешивают друг другу поклоны, то ли получили в солнечное сплетение, не суть – они остаются просто человечками, симпатичными, даже комическими гуттаперчевыми фигурками, несколько разнообразящими пространство. Балкенхол не хочет сказать больше, чем показывают простые формы, и в этом он ближе скорее Джеффу Кунсу. Если американец имитирует из стали игрушки да воздушные шары, то немецкий художник ставит небольшую деревянную скульптурку, где внушительный плюшевый медведь держит за руку, вероятно, офисного работника в черных брюках и белой рубашке, крохотного, будто вжавшего голову в плечи. Инфантилизация искусства, однозначное, почти плакатное высказывание и главенство формального приема, хоть и отработанные не без шутки, пожалуй, роднят обоих авторов. Это работы, приближающиеся к функции дизайнерского наполнения интерьеров: и здесь, в свою очередь, можно вспомнить, не проводя параллелей, веселые, порой грубо веселые объекты Эрвина Вурма, но в отличие от Вурма Балкенхол почти не использует гротеск. Если же по пути сравнения пытаться идти в сторону тех, кто тоже сегодня делает работы о человеке, как, например, Маурицио Каттелан, так там, где итальянский скульптор эпатирует и раздражает, Балкенхол в основном остается на позициях созерцателя.
Куратор выстроил экспозицию не как маршрут, а скорее в духе каталожного перечисления, и часто кажется, что всего тут too much. Что-то вроде вырезанного в виде свернутой в гармошку бумаги, где если встать с одной стороны, показывается женщина, а с другой – мужчина, удачнее, что-то скучнее. Балкенхоловские скульптуры, когда вкрапляются по одной в коллективные показы или стоят на улицах разных городов, производят более сильное впечатление. Поскольку сами работы в разговор друг с другом тоже практически не вступают, им помогает контекст: вполне в духе того, как Балкенхол рассказывает, что он дает зацепку, а уж зритель сам может додумать историю. Но сейчас музей этим работам оказался великоват.
